Нил Шустерман - Непереплетённые

— Она в сохранности, — уверяет его Роберта. — Она у меня.

— Отошлите её домой.

Она сначала медлит, потом кивает.

Расплетение Уила идёт полным ходом — гораздо быстрее, чем обычно проходят подобные операции. На него уже накатывает волна мрака — слишком скоро! Он больше не может слышать Роберту. Он больше не может видеть её.

Затем, посреди всей этой пустоты он вдруг ощущает чьё-то знакомое присутствие.

— Дедушка? — пытается сказать Уил. Он не может больше слышать собственный голос.

— Да, Чоуилау.

— Мы идём в Нижний Мир?

— Посмотрим, Чоуилау, — отвечает дед, — посмотрим…

Что будет теперь, для Уила больше не имеет значения. Потому что наконец-то к нему пришли.

Не с помощью дымовых сигналов.

Не путём сложных следственных действий Совета.

Не через обще-племенное подразделение спецназа, размещённое в резервации после того, как орган-пираты увели Уила.

Нет. Весть о том, что Уила больше нет, дошла до резервации, когда почта доставила сюда посылку с его гитарой. Обратного адреса на посылке не было.

Уна держит гитару в руках и вспоминает горы, которые Уил строил для неё в песочнице — им было тогда по пять лет. Вспоминает вспыхнувшую в его глазах тихую радость, когда она попросила его жениться на ней — им по шесть. Его скорбь, когда умер дедушка Точо — она и Лев сидели тогда на полу больничной палаты. Прикосновение руки Уила, когда он прощался с ней перед походом.

Во всех этих воспоминаниях живёт его музыка, Уна слышит её каждый день в дыхании ветра, играющего в кронах деревьев. Музыка мучает и жжёт. Или, может, наоборот — утешает и говорит, что на самом деле никто не уходит бесследно.

Уна пытается помнить об этом, когда кладёт гитару Уила на стол в своей мастерской. Нет почившего тела, лишь гитара. Она нежно, с любовью снимает с неё струны и готовит гитару к завтрашнему огненному погребению.

И она никому не скажет о странной, необъяснимой надежде, живущей в её сердце: что когда-нибудь она снова услышит, как музыка Уила, громкая, чистая, воззовёт к её душе.

Звенит буддистский колокол «гханта», и глубокий, гулкий звук эхом разносится по рыночной площади, привлекая внимание Колтона. До этого момента он одиноко плыл, словно медуза, в людском море среди уличных торговцев и прохожих. Время от времени он видит солдата, но чаще вокруг лишь гражданские — туристы или местные. И неважно, что три дня назад здесь, в Таиланде случился путч. Неважно, что Мьянма, бывшая Бирма, бывшая Мьянма, бывшая Бирма стала (сюрприз, сюрприз!) снова Бирмой, и нынешний режим угрожает бомбить Бангкок за то, что соседняя страна дает убежище врагам их государства. Колтон давно подозревает, что тут, как обычно, всего лишь бизнес.

Подобно бирманцам, Колтон не очень хорошо понимает, кто он. Он где-то посередине. Ни там, ни здесь, ни рыба ни мясо. Его прошлое «я» и его будущее «я» соединены лишь тонкой, почти невидимой нитью — его сегодняшним «я». Можно двинуться в любую сторону, возможностей — море, знать бы ещё, пугаться этому или радоваться.

Сладкий запах личи приводит Колтона к улыбчивому торговцу, тот продает ему четыре штучки за сумму, которая дома, в Америке считалась бы мелочью. Колтон соединяет ладони на уровне лица, словно в молитве — распространенный в этой части мира жест, выражающий благодарность, — и продавец отвечает тем же.

Есть причина, по которой Колтон оказался в Таиланде и почему решил остаться — расплетение здесь вне закона. Собственно, эта страна первой выступила против расплетения и подписала Флорентийское соглашение — призыв, который в США проигнорировали, словно он исходил от врагов. Колтон знает все страны, отказавшиеся от своих первоначальных заявлений и узаконившие расплетение — а их большинство. Но Таиланд держится стойко, и для беглых расплетов из Китая и России он стал фактически раем на земле. Но рядом Бирма. Средоточие тьмы.

Колтон слышал рассказы о бирманской Да-Зей, или «Рынке плоти». Собственно, все слышали. О тёмных камерах и спрятанных там пленниках, в чьих телах палачи неделями поддерживают жизнь, отрезая часть за частью, орган за органом для покупателей по всей Азии. Беглые расплёты на посиделках у костров рассказывают друг другу страшные байки о Да-Зей, но самое жуткое — никто не знает, сколько в этих историях правды, а сколько вымысла. Колтону точно известно: эта организация настолько могущественна, что фактически управляет Бирмой из тени, дёргая за нужные ниточки, чтобы без помех выдёргивать из людей органы. Но Колтон здесь не из-за Да-Зей, о чём ему приходится постоянно себе напоминать. Как бы ни хотелось ему остановить палачей, у него нет таких намерений. «Это не Давид против Голиафа, — твердит он себе. — Это Давид против враждебного общества, построенного на развалинах Глубинной войны».

Колтон поправляет рюкзак, пытаясь пристроить его за спиной поудобнее, но безуспешно, хотя в рюкзаке только одежда, ничего острого или громоздкого. Убегать пришлось налегке.

Он считает своих родителей чудовищами, не менее страшными, чем Да-Зей. Как они могли подписать ордер на расплетение его младшего брата? — вопрос, который Колтон задаёт себе каждый день, в кафе, тук-туке [11] Тук-тук — лёгкий транспорт, применяющийся в южных странах (Азии, Юго-Восточной Азии, Африки) в качестве такси. Обычно это мотоцикл, мотороллер или пикап с крытым кузовом, в котором едут пассажиры. или храме. Ищет ответ и не находит.

Брат не предвидел такого исхода, а Колтон так никогда и не понял, как именно всё произошло. Просто пришёл однажды домой из школы, а Райана нет. Родители сказали, что отправили брата к тётке, чтобы уберечь от вредных влияний… хотя обычно именно Райана называли источником вредных влияний. Колтон постоянно звонил тёте, чтобы поговорить с братом, но та не брала трубку и не перезванивала. И тогда Колтон забеспокоился.

Он боялся даже думать о том, что это значит. Да, конечно, Райан был менее управляемым, чем старший брат, но разве это повод для расплетения? В конце концов Колтон дозвонился до тётки. Сначала она прикидывалась, что все в порядке, придумывала оправдания, почему Райан не может подойти к телефону. Но потом сломалась и рассказала правду.

Неделю спустя, заложив все ценное, что нашлось в доме, Колтон сделал себе фальшивый паспорт и ушёл навсегда. Не попрощавшись, не удостоив родителей никакими объяснениями. «Пусть ломают головы, — думал он. — Пусть удивляются, почему их сын, отличник, будущий студент, исчез. Пусть изольют по старшему сыну слёзы, которые должны были предназначаться младшему».