Нил Шустерман - Непереплетённые

Он указывает на эти три имени. Доктор вносит их в свой планшет, а Камю вычёркивает из списка. Никого больше не будут звать так, только его.

— Приятно познакомиться, Китон Мигель Шелтон, — говорит Камю. Он протягивает ладонь, и Китон пожимает её, с первого же раза выбрав правильную руку.

Он возвращается в общежитие с сознанием значительности свершённого. А позже вечером Китону М. Шелтону вручают посылку. В коробочке лежит пластиковая игрушка довоенных времён — кубик Рубика. Привет от Камю Компри.

Все сплёты получают имена. В списке гораздо больше имён, чем в колонии сплётов, так что есть из чего выбрать. Никто не остался обделённым.

Кэм старается запомнить все имена и лица. Поначалу ему трудно различать сплётов. У всех бритые наголо черепа, едва начавшие зарастать, а асимметрия ещё более усложняет задачу. Человеческий мозг настроен на запоминание лиц, а не мозаик. Ему не за что зацепиться в этом беспорядочном нагромождении черт. И только когда Кэм сосредоточивается на рубцах, он начинает отличать своих подопечных друг от друга. Вскоре он уже знает многих по именам — но не всех. Среди сплётов есть такие, что в присутствии Кэма стараются уйти в сторонку, прячутся в тень. Пусть. Он даст им время. Они сами выберутся из своих раковин, когда будут к этому готовы.

Уна нашла свою гармонию. Она теперь оператор, запечатлевающий прогресс маленькой колонии на видео.

— Я должна с умом выбирать объекты для съёмок, — говорит она Кэму. — Надо не только показать сплётов с их лучшей стороны, но и представить их фигурами глубоко трагичными. Публика должна видеть в них людей и при этом не забывать о том, насколько неудачной идеей было их создание.

Кэм понимает — она права, и все же её слова затрагивают в нём глубоко личную струну.

— То есть, ты считаешь, что создать меня было неудачной идеей?

— Я тебя умоляю! — Уна небрежно машет рукой. — И что ты вечно примеряешь всё на себя, любимого?

Но затем, немного подумав, добавляет более серьёзно:

— В мире пруд пруди неудачных идей, которые воплощаются потом в нечто чудесное. — И чмокает Кэма в щёку.

После получения имён среди сплётов воцаряется приподнятое настроение. Драк меньше, смеха больше. Есть даже намёки на настоящее общение. Китона перемены радуют. У них появились перспективы на будущее, а это, что ни говори, гораздо лучше, чем киснуть в беспросветном настоящем.

Вот двое парней садятся играть в шашки. Проходит целых пять минут, прежде чем один из них в ярости переворачивает доску, и охранникам приходится растаскивать игроков. Пять минут! Отличное начало. Завтра пять могут превратиться в десять!

И тут кто-то чувствительно хлопает Китона по плечу. Обернувшись, он видит сплёта с пустыми разномастными глазами.

— Дирк, — буркает сплёт и снова бьёт Китона по плечу. — Дирк Маллен. Дирк Закари Маллен.

Он продолжает стукать Китона, пока тот не повторяет:

— Дирк. Ага. Понял.

— Ты — я, — произносит Дирк. — Часть — часть.

Он поднимает правую ладонь — точно такого же коричневого цвета, что левая ладонь Китона. Ах вот оно что! Обе руки раньше принадлежали одному расплёту.

Внезапно Дирк сжимает в своей ладони цвета умбры такую же ладонь Китона. Пожатие двух рук рождает странное и в то же время такое знакомое, родное ощущение…

— Братья, — говорит Дирк. — Твоя рука — моя рука.

Он не разжимает пальцев, пока Китон не повторяет: «Твоя рука — моя рука», — после чего Дирк, удовлетворённый, отпускает его.

— Ты — я, пленных не брать, — говорит Дирк и смеётся. — У полиции нет зацепок.

Охранники отводят сплётов в столовую на ужин, и Китону удаётся ускользнуть от Дирка Закари Маллена. Он пристраивается за переполненный стол, чтобы Дирк, если тому вздумается, не смог подсесть к нему.

Китон вяло ест. Аппетит у него пропал, поскольку всё, о чём он может думать — это Дирк и его пустые глаза. У большинства сплётов разные глаза, но в случае Дирка дело даже не в этом. В его глазах есть нечто такое, что вселяет в Китона страх. Потому что это нечто на самом деле… ничто .

Кэм решает выпустить сплётов наружу.

Нет, не за пределы поместья, конечно, — лишь во двор их спального корпуса. Те, кто проявляет интерес к работе, получают разные задания. Работа всегда укрепляет самоуважение.

— Грубый ручной труд, — замечает доктор Петтигрю, — наверное, это всё, на что они могут рассчитывать.

Кэм не удостаивает его ответом. Он даёт группе своих подопечных баскетбольные мячи и разрешает поиграть на площадке у главного корпуса. Вспоминает, что расплётов в лагерях во время занятий спортом держали под наблюдением: развитые мускулы имеют весьма высокую цену. Кэм лично проверяет, чтобы сейчас, пока сплёты играют, камеры были выключены.

Кэм, как и раньше, совершает пробежки по многочисленным аллеям поместья. Он призывает сплётов последовать его примеру.

— В здоровом теле здоровый дух, — цитирует он. — Учите свои мышцы работать вместе, а остальное приложится.

Одни присоединяются к нему, другие просто бредут следом — эти ещё не в силах заставить свои мышцы сотрудничать, бегать для них пока что слишком сложно. Остальные вообще не трогаются с места. Кэм никого ни к чему не принуждает. У каждого своё жизненное расписание.

— По-вашему, это умно — давать им столько свободы? — осведомляется доктор Петтигрю, явно считающий Кэма глупцом, раз тот не держит своих подопечных взаперти. Будь его воля, добрый доктор превратил бы всех сплётов в овощи, неспособные нормально функционировать за пределами колонии.

— Однажды они все выйдут на свободу, — возражает ему Кэм. — Пусть учатся понимать, что это такое.

Он знает: доктор обо всём докладывает своим боссам. Кэм лишь надеется, что начальство относится к рапортам Петтигрю с долей здорового скепсиса, и что прогресс в его собственном деле реабилитации сплётов докажет правильность подхода Кэма.

Но что если боссам надо того же, что и доктору? Может, им плевать на реабилитацию? Может, они попросту хотят замести сплётов под ковёр, и пусть мир забудет о них?

Нет, он должен верить в другое: если он сможет доказать, что его ребята — полноценные человеческие существа, то начальство поймёт, какая это грубая ошибка — держать их взаперти.

После пробежки Кэм находит Уну в большой гостиной особняка. Как же много воспоминаний связано с этой комнатой! Вот зеркало, в котором он впервые увидел себя. Крышка этого стола представляет собой компьютерный монитор, на котором Роберта с помощью картинок и мучительных умственных упражнений собирала разрозненные фрагменты его личности в единую сущность.