Патрик О Лири - Дверь № 3

– Нет, сэр, – ответил я.

Виндзор остался позади. Аймиш был явно рассержен: лежать в тесном ящике в обнимку с телефоном не слишком-то приятно. Однако на мои вопросы о том, куда поворачивать, он исправно отвечал. Он вообще никогда не врал. С тех пор я с большим уважением отношусь к птицам. Мимо мелькнул дорожный указатель, и сердце у меня екнуло. Мыс? Что за мыс? Спустя милю стоял еще один, и его я прочитал внимательно: «Мыс Пили, 5 км». То самое место, где Стюарт нашел Лору!

– О, Аймиш! Ты просто гений! Дай я тебя поцелую.

Мчась по узкой полоске суши, выдававшейся на несколько миль в озеро Эри, я заметил на обочине кое-как припаркованную машину. Резко затормозив, я выскочил и побежал к берегу, продираясь сквозь кусты. Ледяной ветер обдувал щеки, грохот волн в ушах становился все громче, заглушая шум крыльев летевшего сбоку Аймиша. Мокрый песок, освещенный лишь звездами, блестел как смола. Без фонаря приходилось нелегко. Когда глаза немного привыкли к темноте, я принялся озираться и вдалеке, почти у самой оконечности косы, разглядел светлые очертания человеческой фигуры.

Она была обнажена, ее кожа, казалось, вобрала в себя весь свет этой ночи. Белая статуя на черном песке.

– Лора! – позвал я. Мне показалось, что она оглянулась. – Это я! – крикнул я изо всех сил.

Фигура сдвинулась, казалось, она шагнула ко мне, но потом начала исчезать – постепенно, снизу вверх, словно натягивала черное платье. Она заходила в воду.

– Лора! – снова крикнул я уже на бегу. На черном зеркале воды, усеянном звездами, была видна лишь голова. – Лора, не надо! – Ко мне обернулось лицо, сияющее белизной на фоне угольно-черной темноты. – Я люблю тебя!

Запыхавшись от бега, я долго переводил дух. Мы молча смотрели друг на друга. Аймиш сидел у меня на плече. На таком расстоянии я кс мог разглядеть черты лица, но чувствовал, что Лора улыбается. В моей груди зашевелилась надежда.

Заранее сжавшись, я решительно ступил в полосу прибоя. Аймиш с испуганным криком поднялся в воздух. Вода все выше – сначала по пояс, потом по шею… До сих пор не понимаю, как, не умея плавать, я решился зайти так далеко. Однако, когда полна лизнула мой подбородок, пришлось остановиться. Тело онемело от холода и почти не слушалось.

– Лора! – позвал я из последних сил, вложив в этот крик всю свою надежду и боль.

И знакомый хрипловатый голос ответил мне, прозвучав до странности отчетливо среди рокота волн:

– Идем.

Счастье слышать ее смешивалось в моей душе с изумлением. Эта женщина всегда была для меня загадкой. Я стоял и лихорадочно размышлял. Может быть, она просто хочет испытать, на что я готов ради нее? Хорошо, если так – пожалуйста. Нырну в воду, и будь что будет. Пускай забирают и меня в свою трубу. Я смогу видеть Лору и защищать ее. Она изменится рядом со мной, и вместе мы изменим будущее. Лучше жить с ней и с холоками, чем оставаться здесь одному. Я люблю ее, черт побери! Люблю, а значит, для меня нет ничего невозможного!

В то же время другое мое «Я» смотрело на нас со стороны – так, словно осталось на берегу. Этой женщине я отдал всего себя, не пожалев ничего. Ей просто нельзя уходить, потому что тогда я разорвусь пополам. Как она не понимает, что такое невозможно? Это неправда, что она не любит меня, я не верю. А даже если и так – ну и что? Поначалу она неплохо изображала любовь, со временем полюбит по-настоящему. У нас есть ребенок и есть шанс наладить совместную жизнь после стольких лет одиночества, как можно этим Пренебрегать? И главное, ради чего – ради будущего с холоками? Нет, не может быть. Я люблю ее, черт побери! Люблю, а значит, она не уйдет.

Я чувствовал, что Лора ждет моего решения. Ждет, что я сделаю правильный выбор, найду правильные слова. Но как понять, чего она на самом деле хочет?

– Я не умею плавать! – крикнул я.

– Я знаю, – ответила она и исчезла.

В ту ночь я не спал. Аймиш дремал на своем любимом абажуре, спрятав голову под крыло. Его пушистое тельце вздувалось и опадало, как красный воздушный шарик. Казалось, он вот-вот ослабит хватку и шлепнется на стол. Я долго прикидывал вероятности и был почти уверен, что так и случится, но время шло, а ничего не менялось. Близилось утро, я физически ощущал, как стены давят на меня, смертельно хотелось с кем-нибудь поговорить. Когда Сол встал, мне с великим трудом удалось уговорить его выйти вместе погулять. Он долго стоял на ступеньках крыльца, опасливо вздыхал, ежился и щурился отсвета, словно собирался прыгнуть с высокой скалы.

Я с беспокойством дотронулся до его руки.

– Что с тобой, Сол?

Он окинул взглядом грязную улицу, закопченные изрисованные стены и окна с выбитыми стеклами. Впечатление было такое, что он здесь в первый раз.

– Я редко выхожу из дома, – смущенно объяснил он.

– Удивительно, здесь такой уютный район, – усмехнулся я.

Поддерживая под локоть, я помог ему спуститься. Он спускался медленно, приставным шагом, отдыхая на каждой ступеньке. Даже сквозь толстое пальто чувствовалось, что он дрожит как в лихорадке. Мы медленно продвигались по дорожке к улице. За воротами просигналил грузовик. Старик вздрогнул и вцепился мне в руку.

– О господи! – не выдержал я. – Чего ты так боишься?

Сол пожал плечами и провел рукой по лицу, стряхивая пот. Я внимательно посмотрел на него.

– Когда ты в последний раз был на улице?

– В мае, – не раздумывая, ответил он. – Двадцать восьмого мая. – Почему-то взглянул на свои золотые часы и добавил: – Тысяча девятьсот шестьдесят третьего.

Постепенно Сол успокоился, ускорил шаг и даже начал легкомысленно насвистывать. Утро выдалось ненастное, но к концу моего рассказа о событиях минувшей ночи ветер почти утих, слышен был лишь шум проезжавших машин.

Я сказал, что собираюсь убить Лору.

Мы остановились на углу, и я произнес долгую речь на эту тему, отрепетированную еще ночью. Не помню точно своих слов, но впечатление на прохожих мне наверняка произвести удалось. Представьте рослого мужчину, растрепанного, с мешками под глазами и в мятом свитере, который отчаянно жестикулирует, топает ногами и орет на лысого сморщенного коротышку в черном пальто. Цирк, да и только. Если кому-то еще и удалось расслышать парочку фраз насчет любви, мировой войны и холоков, которые не должны победить, то он наверняка подумал, что эти двое – из тех несчастных, что заполнили улицы американских городов в начале восьмидесятых, болтая всякий бред и требуя справедливости.

Потом мы долго молчали. Мне было не по себе, как всякому, кто высказал все, что у него на душе, и боится, не сболтнул ли он лишнего.

– А еще говорил, что пацифист, – усмехнулся Сол.

– Нет, я просто трус.

Он смерил меня взглядом.