Александр Житинский - Потерянный дом, или Разговоры с милордом

Демилле слушал, и вместе с восхищением в его душе копилась неясная досада на себя и на других, не помнящих родства, на присущую русским беспечность в сохранении своей культуры. «Почему эти молодые люди помнят, а я – нет? Как дошли до них из глубин эти звуки и слова? Неужели нам достаточно ощущать себя великой нацией, а на все остальное наплевать? Мол, само приложится…»

Едва Мамед кончил, Демилле взмахнул рукой:

– Ну, а теперь нашу. Девочки, подхватывайте!

И он высоким голосом, негромко и протяжно затянул «Степь да степь кругом…» Девушки молчали, в глазах двойняшек отобразилось недоумение, лишь Майя подхватила на второй строчке, но, допев куплет до конца, остановилась – слов дальше не знала.

Демилле выдержал еще два куплета и тоже сбился. Что-то там насчет «слова прощального» – черт его знает, вариантов много… Бог с ним! Он горестно вздохнул, потянулся за вином.

Майя преданно смотрела на него своими козьими глазами. Он заметил у нее на лице тщательно запудренный прыщик. Ему стало неловко. Она придвинулась к нему ближе, шепнула:

– Можно, я стихи почитаю?

– Конечно, – разрешил Демилле. – Сейчас Майя прочитает стихи. Свои? – спросил он у девушки.

Она кивнула.

Кудрявая Таня со скучающим видом отвернулась. Рая потупила глаза.

– «Милый мой, серебряный, Свет в окне! – начала нараспев Майя. – В кофточке сиреневой Я приду к тебе. До утра замучаю, погублю И слезой горючею окроплю…»

– Врешь ты, Майка. Нету у тебя никакого серебряного, – сказала Таня.

– Ну, зачем ты так! – вскинулась Рая.

Майя сидела неподвижно, будто боялась пошевельнуться, чтобы не расплескать переполнявшие ее слезы. Лицо у нее было, как чаша с водой. И все же не выдержала – расплескала. Из уголков глаз поползли по напудренным щекам две мелкие, блестевшие в свете пламени слезинки. Майя выскочила из-за стола, выбежала из комнаты. За нею следом кинулась Рая.

Двойняшки переглянулись и вдруг с неожиданной бодростью затянули песню, слышанную Демилле, кажется, по радио. Что-то там было про «притяженье Земли», а припев кончался так:

И так звонко, старательно и вдохновенно пели они этот текст, что Демилле не знал – плакать ему или смеяться. «Господи, Боже мой! Воистину дети Галактики! Не России, а Галактики, вот ведь как! И верно, так оно и есть» Философ Рустам очумело смотрел на двойняшек, видимо, не предполагая до того наличия у них музыкальных талантов. Надо сказать, что Валя и Галя пели абсолютно слаженно, как и полагается сестрам-двойняшкам.

Дети Галактики были крепкие, тугие, со вздернутыми носиками.

Появился магнитофон, грянула музыка, сдвинули в сторону стол и стулья. Валя с Галей первыми вышли на освободившееся место и так же синхронно, как пели, принялись танцевать, касаясь друг друга в определенной последовательности плечами, локтями, грудью, бедрами, коленками. Они напоминали идеальный танцевальный механизм, были поразительно серьезны, не профанировали это важное занятие. Рустам подхлопывал, лукаво блестя глазами. В круг вошли и другие девушки. Майя уже вернулась, на нее напало возбуждение, она неумело помахивала своими нескладными, согнутыми в локтях руками.

Демилле откинулся на диване, закурил. Ему вдруг нестерпимо жалко стало и этих упругих, точно мячики, девочек из культпросветучилища, которые сталкивались и отскакивали друг от друга, и раскосую Раю, танцевавшую в обнимку с Мамедом, и Таню со злым и красивым ртом, и мосластую широколицую Майю. Потом он и сам топтался на месте с Майей, которая прикрыла глаза и несмело касалась губами его шеи. Майя была с ним одного роста. Евгений Викторович тоже прикрыл глаза, обхватив широкую плоскую спину Майи.

Первым исчез Рустам с двойняшками. Танцы продолжались, но уже запахло переменами, приближалась полночь. Девушки стали собираться – не очень решительно; аспиранты уговаривали их посидеть еще. «Я вас провожу», – сказал Демилле Майе, она вяло кивнула, пыл ее угас. Подруги вернулись, вызвали ее в коридор. Через минуту все трое вошли, Майя объявила, что уходит. Демилле стал одеваться.

Пошли молча, через некоторое время Демилле взял ее под руку. Майя была как деревянная. Свернули с проспекта Благодарности, прошли дворами и вышли на знакомую улицу Кооперации. «Вы здесь живете?» – удивился Демилле. Она кивнула. «А вы не знаете… не слышали… здесь был такой дом, я помню. Девятиэтажный». – «Снесли», – равнодушно сказала она. «Как снесли?» – «Я не в курсе».

Прошли вдоль забора, огораживающего памятную Евгению Викторовичу яму с фундаментом, и остановились возле одного из точечных домов.

– Вот и пришли, – сказала Майя, – спасибо вам, Евгений Викторович.

– Подождите, не уходите, – сказал он.

Она остановилась, глядя на него козьими глазами. «Зачем я это говорю?» – раздраженно подумал он.

Он притянул ее к себе, поцеловал в щеку, будто жалея. Она почувствовала это, спрятала лицо у него на плече, всхлипнула.

– Ну что вы, что вы… – бормотал он.

– Простите… я замуж хочу, ребенка хочу… – всхлипывала она. – Нету у меня ни серебряного, ни оловянного… не обращайте внимания, истерика… мне двадцать девять лет, я бы так родила, без мужа…

Она подняла голову, прошептала:

– Пойдемте ко мне.

– Не могу, – покачал головой Демилле.

Тут же подумал: «А не сказала бы она всего? Пошел бы?.. Нет… Почему?.. Потому что козьи глаза, потому что прыщик, потому что мослы? Так выходит?»

– Пристала, ребеночка захотелось! – она неестественно засмеялась, губы прыгали.

– Простите меня, – сказал Демилле.

– А-а… Чего вас прощать! – махнула она рукой, повернулась и, покачиваясь, пошла к подъезду.

Демилле взглянул на окна детского сада, поежился. Свет не горел, значит, Костя Неволяев спит. Евгений Викторович медленно побрел к общежитию.

Он постучал в дверь комнаты, толкнул ее. Дверь была заперта. Демилле постучал сильнее. За дверью возник шорох, и на пороге появился Тариэль в одних трусах. Он удивленно посмотрел на Евгения Викторовича.

– А вы разве и Майе не пошли?

– Нет.

– Странно, – сказал Тариэль. – Пожалуйста, заходите. Тут темно.

– Ничего.

Демилле вошел. Тариэль пошлепал босыми ногами в закуток, за шкаф. Послышались шорох, шевеление.

Демилле, не раздеваясь, сел на диван, взял пальцами щепотку холодного плова, начал жевать. Шорох и шевеление усилились. Потом до него донесся еле слышный шепот. Он налил себе вина, выпил. Раздеваться не хотелось. Он привалился на диванную подушку, прикрыл глаза.

– Евгений Викторович, вы спите? – через некоторое время позвал Тариэль.

Демилле не ответил.

Сон уже накрывал его, как вдруг к странным причудливым видениям стали примешиваться посторонние звуки, похожие на мугам – тонкое повизгивание, скрип, теньканье. Демилле встряхнулся, открыл глаза. В комнате по-прежнему было темно, но за шкафом будто играл оркестр железных пружин. Они пели на разные голоса, ухали, ныли; горячая волна смятого дыхания, пота, щекочущего ноздри запаха выкатилась из-за шкафа и ударила Демилле в нос. «Господи! Зачем же я сюда пришел?» Он вспомнил лицо Майи и тех двойняшек. Ему стало не по себе, он поднялся с дивана. Музыка разом умолкла, будто дирижер оборвал ее взмахом палочки. Демилле выскользнул в коридор.