Алексей Герман - Что сказал табачник с Табачной улицы (киносценарий)

На кхмерском жеребце Руматы подскакал Уно. Драка была ему неинтересна. Он бросил хозяину корчмы узелок и белые скатерти.

– Из чего вам есть мытое, – буркнул Уно Румате, он как всегда был недоволен, – и на стол стелить, чтобы заблевали… Болтают, ночью резня будет. Даже собаки не лают… Всех умников…

Уно встретил взгляд Руматы и запнулся.

– Ну, дохлая, – он шлепнул жеребца ладонью по уху и исчез, обдав всех грязью.

На протяжении всего разговора Серые безуспешно пытались атаковать, отскакивали, падали в грязь. Кто-то из них швырнул кинжал, однако равномерный скрип меча и медленное движение не прекращались.

Неожиданно Пампа подпрыгнул, будто его кольнули в зад, громко, как-то по-бабьи завизжал и с немыслимой скоростью рванул в какую-то одному ему ведомую атаку, размахивая теперь мечом, как дубиной. Он не колол, не резал, он был фантастически сметлив в этой драке. Он просто загонял Серых обратно в черную дыру входа, где палаш переставал быть оружием. Последнего раненного в зад и плечо он даже как-то вежливо пропустил, совершенно неожиданно влепив ему в последний момент сапогом в зад.

Румата забрал у Тамэо факел, отпил эсторского и захлюпал через грязь к Серым.

– Ладно, – сказал Румата, – бросайте оружие и уходите.

– Вот еще, – заорал Пампа, – пусть дерутся.

Он поднял меч и опять завертел им, убыстряя вращение.

– Без оружия мы не уйдем. Нам попадет, – угрюмо сообщил капитан Серых.

С леденящим визгом пролетел на вислозадой лошади Серый офицеришко. По-видимому, сам не выдержал своего подвига, упал и уполз в темноту.

– Ладно, клинки в ножны, руки за голову, уходите… Я буду держать барона…

– Как же мы уйдем? Он загораживает…

– И буду загораживать, – капризничал Пампа.

– Послушайте, барон, у вас меч для благородного боя. А как же тогда «не обнажай в тавернах»?!

Пампа, продолжая пыхтеть, вращал мечом, но на лице у него возникла задумчивость.

– Это очень серьезно, – сказал Румата.

– Но у меня же нет другого меча, – Пампа все вертел им.

Румата обнял барона, ногой указал Серым направление к выходу, и те, один за одним, стали проскакивать внизу. Последним проковылял одинокий раненый.

– Победа, – вдруг заорал Пампа и подпрыгнул вместе с Руматой так, что земля будто задрожала. – Хозяин, все, что есть лучшего, – на столы… Всем ируканского, сколько влезет. Все, кто хочет шлюх, берите с собой. Но нам пусть прислуживает почтенная пожилая женщина… Святой Мика, –повернулся он к Румате, – почему баронесса не видит меня сейчас?

Старший лакей притащил огромные аляповатые кружки, Пампа присосался к этому жбану. Румата тоже, глядя, как в черный проем проходят, будто исчезая там, гости. Вот и Гур, жалко улыбнувшись, исчез со своей рыбиной. Пьяные Тамэо и Сэра протащили мимо совсем ободранного дона с бессмысленно-горьким лицом.

– Хотим продать в рабство, – сообщил Сэра Румате, – а он не хочет… Гребешь себе на галере… Огромные добрые рыбы… – он продолжал уговаривать, не веря в успех. Они подошли к проему, и их тоже поглотила тьма.

– Да, – Румата наконец дососал кружку, которую держал обеими руками, – а куда делся лекаришка, которого вы освободили?

– С какой стати? – закапали первые крупные капли дождя, и Пампа поднял лицо навстречу этим каплям. Слуги скребками снимали с него грязь. – Это государственное дело, дорогой Румата… Да и имя какое-то собачье – Будах. Конечно отдал… Солнце заходит…

Пампа кивнул на рисунок над проемом, изображающий солнце, заходящее над морем.

– Что-нибудь не так, мой друг?! – Пампа вдруг испугался, но хлынул дождь, и он пошлепал по грязи, тяжело опираясь на огромный меч как на палку.

Шагнул за порог, обернулся, улыбнулся великолепными зубами, позвал за собой очень уставшей, видно, рукой и исчез в темноте. Оттуда же возник Тамэо, совсем пьяный.

– Эй, кто-нибудь, мне же в караул… – и исчез.

Тихо подъехала телега с высокими колесами. Румата почувствовал, что его колотит, закрыл рукой алмаз на лбу, пальцы другой сунул в рот. Его вырвало, и он завалился в телегу на спину.

Дождь кончился так же внезапно, как налетел. Шипели в большинстве погасшие плошки.

– Покажи-ка, красавица, где заноза, – сказал знакомый голос и рассмеялся. Но никого не было. Телега тронулась, проплыли плошки, и осталась темнота.

Ночной город был тревожен и тих. На улицах кое-где горели костры. Здесь было сухо, и сапоги Руматы не чавкали, а стучали. Телега погромыхивала позади, но людей вокруг них не было. У длинного дома волчьей цепочкой быстро шли люди.

– Вага, – окликнул Румата, вглядываясь. И тотчас все исчезло, как не было.

Ближе ко дворцу у костра – молчаливая толпа Серых солдат. Тихо позвякивали топоры. Дунул сырой ветер и затрещал чем-то. То ли доска в заборе, то ли еще что. Подошел Серый офицер с факелом, уставился.

– Не сметь смотреть мне в глаза, – тихо выговорил Румата.

Бешенство, которого он так в себе боялся, начало заполнять грудь. Он взял офицера за нос, и бешенство, как будто найдя путь, овладело его рукой, пальцами. Румата услышал хруст сломанной кости, жалобный воющий крик офицера, бросившего факел, и пошел дальше. Ничего не произошло, ни погони, ни драки, только позади одиноко кричал офицер, как какое-то подбитое животное. Мужик на телеге гыкнул, хлестнул лошадь и помчался прочь.

В ковровом зале гобелены в сальных пятнах кое-как прикрывали обсыпавшийся сырой камень. Румата быстро сменил плащ на чистый с пуфами и облил голову соанским запахом. Остатки вылил на старика церемониймейстера, уж больно от того воняло.

– Вельможа должен быть чист и благоухать, – он повернулся на каблуках и со старшим гвардейским офицером принялся совершать сложные манипуляции с мечами и поклонами под строгим взглядом министра церемоний.

Затем во главе трех гвардейцев шагнул в покои принца. Принц еще не спал. Он сосал и грыз огромную грудь несчастной своей маленькой кормилицы. Та же теребила ему низ живота.

Кормилица с тоской посмотрела на Румату.

Гвардейцы проверили запоры. Румата вышел за ними в ковровый зал, придвинул кресло к окну, открыл, положил ноги на табурет и стал глядеть в черноту, пытаясь представить себе город.

– Как ты думаешь, что там? – спросил он у толстого прыщавого гвардейского лейтенанта. Его полное очень глупое лицо он видел в зеркале. Трещиной отражение было разделено на две части.

– А Серые готовятся… к дням святого Гарана…

С улицы раздался крик, похожий на вой. И вдруг Румата понял, что это крик не с улицы, а откуда-то из дворца.

Через секунду там грохнуло, кто-то истошно закричал: «Спасите!». В ковровую залу вбежал полуодетый министр церемоний, ногу он волок, лицо было залито кровью. И, так же волоча ногу, исчез в спальне принца.