Ира Андронати - Малой кровью

— Во, и Морковка здесь, — сказал Стриженов, поднимаясь. Он завертел флягу и сунул ее в карман своих необъятных штанов. — Интересно, и она с нами?

— Вряд ли, — сказал Лисицын. — Нас проводит и — за следующей партией… А почему Морковка?

— Я ее когда первый раз увидел, она рыжая была, как морковка. Потом перекрасилась…

Давид напоследок запустил «блинчики», и на этот раз очень удачно — камушек выбил дюжину кругов, а потом просто пробороздил по воде длинную пологую дугу и исчез без всплеска. Давид постоял еще чуть-чуть — вдох, выдох, вдох — и побежал вдогонку остальным.

Тамара уже шла навстречу.

— Привет, мальчики! Простите, что так долго вам ждать пришлось… неувязки всякие. Но теперь уже все, сейчас прямо и поедем…

Она обняла Стриженова, чмокнула в щеку, потом — Лисицына. Потом Давида. И снова Давид удивился себе, что в ответ на прикосновение вроде бы очень ладной и привлекательной девушки ничего не почувствовал. Но, как и прежде, не подал виду.

— Заберем ваши вещи, подхватим еще одного товарища на станции — и вперед!

В будке пахло нагретым кожзаменителем и пылью. Через открытый лючок в потолке било солнце, и в воздухе косо висел яркий, будто свежевыструганный брус света.

Давид занял место впереди у окна, оглянулся на бревна, где они сидели три минуты назад. Из-за того, что стекло было пыльным и не слишком прозрачным, казалось, что бревна остались в глубоком прошлом. Так смотрят старую потрепанную киноленту…

(Через час сюда придет человек, пороется под бревном и достанет записку. Следующее свое послание в Центр лейтенант спецназа ГРУ Давид Юрьевич Хорунжий сможет передать только через шестнадцать лет…)

В гостинице — обычном рыжем бараке, только аккуратненьком и свежеобсаженном деревцами-карандашиками — расплатились, забрали вещи, заранее упакованные, огляделись — не забыли ли чего… Вещей полагалось брать не больше семи килограммов на нос («Ну, любимые книжки разве что… Остальным вас с ног до головы обеспечат, не заботьтесь даже!»), и самым тяжелым у Давида был магнитофончик «Сони», комплект батареек к нему и два десятка кассет, а у Лисицына — трехлитровая алюминиевая канистрочка с чистейшим спиртом. Стриженов обнимал рюкзак, в котором угадывалось что-то кубическое…

Товарищ, которого подобрали на станции, оказался старше всех — лет тридцати — и, как почти сразу по характерным жаргонным словечкам догадался Давид, до вербовки служил в армейской авиации. Звали его редким в наше время именем Макар. Что значит «блаженный». О чем Давид, когда-то от скуки выучивший значения практически всех известных в природе имен, и сообщил.

Когда выехали из поселка и покатили по дороге — грунтовой, но удивительно ровной, — Давид стал клевать носом. Лисицын, Стриженов и летчик приговорили вторую (то есть предпоследнюю) флягу клюковки, и Давид полудремой как бы позволил им обойтись без своего участия. То есть ему предложили, а он в это время спал. На самом деле ему просто хотелось иметь ясную голову.

«Ведь если все правда, — думал он, — если это не наколка, не дурацкий розыгрыш, не провокация какого-нибудь ЦРУ, — а в это он не верил, — то я сегодня покину Землю и неизвестно когда вернусь. И, может быть, вот это все я вижу в последний раз… «

Слева поднимался темный щетинистый Хамар-Дабан, слева — более светлые, с безлесными вершинами Саяны. Наверное, на Хамар-Дабане растет ель, подумал Давид, а на Саянах — сосна или пихта. А может, лиственница. Он попытался вспомнить, у какого дерева хвоя более светлая, и не смог. Почему-то казалось, что это важно.

У летчика Макара с собой тоже что-то было, и скоро сзади запели: «Не вейтеся, чайки, над мо-ой-е-е-е-е-рем… «, а потом — «Бродяга к Байкалу подходит… «.

Незаметно для себя Давид стал подпевать. «Перемахнув через Урал, — прощай, Европа! — я удрал в далекую страну Хамар-Дабан!.. «

Часа через три сделали остановку, оправились, перекусили бутербродами с омульком и выпили горячего чаю из большого помятого термоса. Девушка Тамара поглядывала на часы. Пока отдыхали, мимо пропылили три грузовика и автобус.

Тамара поднялась на ноги.

— Ребята, — сказала она негромко. — Сейчас последняя возможность остаться. Доберетесь обратно на попутках, это здесь не проблема. Если же поедете дальше, то возможность соскочить потом будет только одна — через стирание памяти. Ничего приятного в этой процедуре нет… Решайте.

Она повернулась и пошла к кабине, а ребята, почему-то стесняясь посмотреть друг на друга, полезли в будку. И тихо расселись по своим местам. Макар попытался как-то изысканно пошутить — его не поддержали.

Потом уже до темноты ехали без остановок. Остальные задремали — благо оказалось, что сиденья откидываются, как в самолете, — а Давид, напротив, становился все более и более взвинчен и раздражен. То есть на самом деле это был страх, с которым он пока что успешно справлялся (и надеялся так же успешно справляться и впредь), но все равно лучше было не признаваться себе, что это страх, а называть его другими именами: взвинченность, раздражение… Их учили справляться со страхом и даже обращать его себе на пользу, но помимо научно обоснованных и проработанных способов у каждого курсанта были и свои; у Давида, например, — переименование. Яне боюсь, я просто раздражен… ну а потом уже все остальное.

Серьезным плюсом этого метода было то, что в случае, если плотину прорвет, страх мог вырваться в виде гнева.

Впрочем, минусы тоже были…

В полной темноте «газик» свернул куда-то налево и медленно покатил по разбитой в хлам лесной дороге. Тут уже было не до сна, попадались такие колдобины, что удержаться можно было, только хватаясь обеими руками. Потом пошел затяжной подъем — мотор трясся и почти визжал, — и наконец, наконец, наконец! — машина остановилась, настала тишина, потом снаружи загорелся свет. Впрочем, виден был только лес — совсем рядом, в трех шагах.

На подрагивающих гудящих ногах (отсидел) Давид прошел мимо товарищей — они прилипли к окнам — и открыл дверь. Резко пахнуло бензиновым перегаром, маслом и вообще перегретым мотором. Давид с трудом отцепился от машины и сделал шаг. Сразу запахло иначе: мокрым дерном, мхом, палой листвой. Воздух был холодный, будто медленно тек с ледника.

— Сюда, — позвала Тамара.

Давид обернулся на голос и вдруг — так проявляются загадочные картинки типа «где сидит охотник?» — увидел то, что наверняка уже увидели остальные и потому так обалдели: космический корабль.

Он был рядом, на расстоянии вытянутой руки: темная выпуклая поверхность, не гладкая, не шершавая, а какая-то… муаровая, что ли… — слово выпрыгнуло из дальнего ящичка памяти, куда он давно не заглядывал, — точно, муаровая, с узорами и переливом, и чуть сдвинешься, как возникают другие узоры. Сейчас он видел корабль целиком — совсем маленький… лежащая прямо на земле толстенькая двояковыпуклая линза размерами вряд ли больше того грузовика, на котором они приехали. Люк, из которого исходит белесоватый свет, тоже маленький, чуть побольше, чем дверь «запорожца»…