Ира Андронати - Малой кровью

Таким образом, первая и вторая роты были «русскими», третья — «английской», четвертая — «эх-сперанто». И был еще разведвзвод из шести человек и мотоцикла.

Кроме пехоты, у Стриженова имелась мортирная шестиорудийная батарея с приличным запасом осколочных бомб, и три легкие полевые скорострельные пушки, могущие настильно лупить картечью; картечных патронов тоже вроде бы хватало, равно как и гранат — но на гранаты, впрочем, он особо не полагался из-за слабенького заряда взрывчатки. Прислугой орудий были сплошь чапы, а вот командовали ими основательные пожилые поляки. Полковник потолковал с артиллеристами, понаблюдал за пристрелкой целей — и решил для себя, что за этих можно быть спокойным.

Хуже обстояли дела со станковыми пулеметами, на которые скорее всего и ляжет самая большая нагрузка. То есть их было достаточно, одиннадцать штук, но все разные — не просто разных систем, но еще и под разные патроны, в том числе и уникальные восьмимиллиметровые системы Краг-Йоргенсена, которые вообще больше ни к чему не подходили. В горячке боя могли возникнуть трудности со снабжением. Впрочем, командиры расчетов заверяли его, что все будет в порядке; оснований не верить им вроде бы не было, а тревога оставалась.

Еще хуже было то, что на поддержку тяжелой артиллерии, позиции которой отряд и прикрывал, рассчитывать не приходилось: из-за рельефа местности все предполье левого фланга настильным огнем не простреливалось, а в навесном чапские пушкари были, мягко говоря, не слишком сильны. Поэтому двадцать четыре тяжелых орудия за спиной особой уверенности не прибавляли…

Соседями справа был сводный отряд гвардейцев нескольких здешних герцогов, а слева — повстанческая бригада. Стриженов посетил тех и других, пришел в уныние, но постарался этого не показать. Партизаны хотя бы хотели от него умных слов, он сказал все, что следовало, и оставил офицера-советника; гвардейцы, к сожалению, знали все лучше всех…

Но больше всего полковника тревожило отсутствие каких бы то ни было сведений о противнике. Он сталкивался с подобными ситуациями и раньше, когда одна за другой бесследно пропадали разведгруппы, но почему-то думал, что это беда одних только легионеров — чапы, чувствующие себя в лесу как дома, казались ему прирожденными разведчиками. Но вот поди ж ты, из семи разведгрупп — ни одного землянина, только здешние ребята, охотники, — вернулись две, не встретившие противника; остальные пять канули бесследно.

Сегодня на подводах привезли самолет, поначалу похожий на несколько больших вязанок хвороста. Голенастый лопоухий пилот и страшного вида — обгорелое лицо, обгорелый, сплошные рубцы, скальп — механик быстро превратили этот «хворост» во что-то осмысленное, и завтра с утра начнутся полеты. Если повезет, армия обретет хоть какие-то глаза…

Пришел Дупак, принес ужин: горячая лапша с густой мясо-овощной подливкой, то есть что-то вроде местного лагмана или спагетти, и чай с медом.

— Личный состав поел? — спросил полковник, хотя и знал, конечно, что уж без ужина-то легионеры не останутся ни при каких обстоятельствах.

— Так точно, — вяло ответил Дупак, глядя куда-то в сторону.

— В чем проблема?

— Да страшно, товарищ полковник, — сказал Дупак как-то обреченно. — Похоже, не выберемся отсюда, крандец подвалил. Ребята тоже такие грустные…

— Это вы зря, — сказал полковник. — Ладно, ты иди, я пока поем.

Дупак, зацепившись сапогами, развернулся и вышел. Полковник подсел к столу, намотал на длинную трехзубую вилку моток лапши, отправил в рот. Недосолили, а со специями опять перебор…

Лапша кончилась, а он все сидел над котелком, прихлебывая чай. Плохо, что такие настроения у личного состава… Полковник допил чай, вытер запястьем лоб и вышел наружу.

Вернее, хотел выйти наружу. Почти вышел. Он так и не вспомнил потом, что именно заставило его насторожиться. Какой звук, или отсутствие звука, или движение, угаданное за старой плащ-палаткой, прикрывающей проем двери, или что-то еще. Но факт: перед самой дверью он пригнулся и левой рукой вытянул из кармана револьвер, местного производства «смит-и-вессон» 42-й модели, снаряженный патронами с разрывными пулями…

Дальше все происходило мгновенно и в то же время очень медленно.

Он откинул занавеску. Свет упал на огромные сапоги — на стесанные подошвы огромных сапог.

Сапоги лежали на дне хода сообщения каблуками к земле и носками в стороны.

Что-то шевельнулось в темноте, какая-то темная масса, и сапоги тут же дернулись и как будто бы втянулись в нее. Полковник шагнул вперед, и тут же кто-то кинулся на него сверху, обхватив за шею и блокируя правую руку. Он ожидал этого. Выстрелил первый раз прямо перед собой, а потом, ткнув стволом мимо левого уха, — дважды назад и вниз.

Казалось, после первого выстрела револьвер взорвался, как граната, второго он уже не услышал.

Потом Стриженов понял, что лежит. Кто-то тяжело и неподвижно придавил его сверху. Он попытался высвободиться, но не мог опереться.

Засверкали выстрелы.

Он снова напрягся, и вдруг то, что его держало, исчезло, он перевернулся через плечо и оказался на спине и опять без опоры, как черепашка. Казалось, что он барахтается то ли в воде, то ли в сухом глубоком песке.

Темный силуэт загораживал проем двери. Полковник лягнул ногой — и во что-то попал. Силуэт сложился комом и исчез внутри блиндажа.

В голове гудело, как в колоколе. Он попытался приподняться на локте, и тут ударила острая боль — из локтя через плечо в шею и мозг. Это было как молния. Он упал и, наверное, застонал.

Кто-то в черном возник из темноты, наступил ему на грудь, отпрыгнул, полез на стенку окопа. Черного настигла трассирующая очередь, выпущенная шагов с пяти. Нижняя часть тела сползла вниз и, дергаясь, легла рядом с полковником, верхняя осталась наверху.

Потом был провал. Потом ему помогали встать и оттирали лицо, а кровь не оттиралась. Потом был Урванцев, полковник возражал, но док был непреклонен, взмахнул шприцем, и полковник мирно уплыл направо и вниз по зеленовато-голубой реке…

…Он очнулся, наверное, очень скоро, но уже на госпитальной койке, голый и с гипсом от шеи до кончиков пальцев. Закованная в гипс правая рука висела на какой-то сложной системе блоков и противовесов. Все тело чертовски болело, будто из него долго и добросовестно выколачивали пыль.

— О дьявол, — прохрипел полковник и попытался шевельнуться; подвес опасно зашатался. — Урванцев? Или кто-нибудь? Есть тут живые?

— Есть, товарищ полковник! — Полог качнулся, пропуская тощего фельдшера Хрекова. — Живых у нас еще полно… Утку вам?

— Холодно зверски, дай еще одеяло… Ну и утку, чтоб два раза не ходить. А где док?