Сергей Чебаненко - «Давай полетим к звездам!»

...- Ну, и как? Убедилась?

Мы сидели в небольшом кафе на полпути от фирмы Михеева до железнодорожной станции, пили кофе с пирожными и обменивались впечатлениями от беседы с конструктором Филовым.

- В чем? - Инга сделала вид, что не понимает, о чем я говорю, и задумчиво наморщила хорошенький лобик.

- В том, что изображения Гагарова с непонятной подписью все же существуют, - напомнил я, принимая ее правила игры. - Ты же не верила? А сегодня увидела собственными глазами!

- То, что я увидела собственными глазами значок на свитере у Филова, - произнесла Инга лукаво улыбнувшись, -вовсе не означает, что этот значок существует на самом деле. Вот проявим фотопленку, напечатаем фотографии - вот тогда и посмотрим, существует эта необычная гагаровская подпись или нам только померещилось.

- Ну, знаешь! - возмущенно выдохнул я. - Ты отрицаешь очевидные вещи!

- Подождем до вечера, - Инга миролюбиво положила ладошку на мой локоть. - Я все же хочу взглянуть на фотографии.

Инга как в воду глядела. На фотографиях, которые мы отпечатали вечером, значка с изображением Гагарова и непонятной подписью “Гагарин” не оказалось. Были фотографии “Лунника” и улыбающегося Вячеслава

Михайловича Филова. Но на свитере у конструктора лунного корабля никакого значка не было.

...Двигатель ракетного блока “Д” работает очень мощно и, конечно же, совершенно бесшумно. В космосе не бывает звуков: нет воздуха, и нет никакой другой среды, чтобы передать звуковые колебания.

Я практически не ощущаю перегрузки. Но и невесомость, с которой уже успел сжиться за восемь суток космического полета, пропала. Маленькая куколка полосатого тигренка, подвешенная на тонкой резинке к потолку “Лунника”, теперь не болтается бесцельно в воздухе, выписывая замысловатые траектории, а потянулась вниз, к полу моего кораблика, куда ее влечет невидимой рукой проснувшаяся сила гравитации.

Ложемента и кресла для космонавта в “Луннике” нет. Я просто зафиксирован ремнями и стяжками перед иллюминатором и пультами управления. Но никаких неудобств от этой совершенно нелепой для земных условий позы не испытываю. В невесомости и при низкой гравитации такое крепление даже удобно. Можно в любой момент расслабиться и повисеть в пространстве, не боясь упасть или уплыть куда-то в сторону. И с медицинской точки зрения, как шутили ребята-медики на Земле, тоже очень полезно. По крайней мере, пролежней и геморроя мне точно можно не опасаться.

- “Флаг-один”, двигатель работает устойчиво, - сообщает Земля голосом Володи Шаталина. Он снова вышел на связь, сменив Пашу Половца. Наша старая традиция: дублер отвечает за общение центра управления полетом с экипажем корабля в самые напряженные моменты космического рейса.

- Меня это радует, “Гранит”, - отвечаю, называя Шаталина его полетным позывным.

С позывным Володькина Шаталина связана веселая история, в свое время наделавшая много шума как в отечественной, так и в мировой прессе. В первый полет, еще на “Восходе-6”, Шаталин отправился под позывным “Амур”. В нашем Центре управления полетом и в Звездном работают “очень серьезные люди”, и они всегда считали, что Амур - это только название большой реки где-то там, на востоке необъятной страны по имени Советский Союз. Нашим “очень серьезным людям” и в голову не могло прийти, что у древних римлян был бог любви, который тоже звался Амур. Нет, конечно, где-то и когда-то, кажется, еще в школе, они что-то такое читали об этом самом Амуре. Но потом, с годами, под грузом “очень серьезных космических дел”, из их мозгов совершенно выветрился даже легкий намек на “любовную” составляющую имени Амур.

Бедный Володька! Не успел он вернуться из полета, как все юмористы от Бреста и до Дальнего Востока зубоскалили про “амурные похождения” советского космонавта. Где-то в Америке, в Штатах или в Канаде, какой-то мелкий деятель от космонавтики тиснул в бульварной газетенке большущую статью о сексуальных экспериментах на советском корабле “Восход-6”. И пошла писать губерния! Мировую прессу буквально штормило от догадок и предположений на тему “секс в космосе”. Даже на послеполетной пресс-конференции экипажу “Восхода-6” нашими, советскими мастерами пера был задан вопрос с “любовным” подтекстом. Красный, как только что сваренный рак, Володька, потея и заикаясь, вынужден был оправдываться и доказывать представителям прессы, что ничего “такого” не было и в принципе быть не могло.

Конечно, руководство ЦУПа и Звездного городка получило хороший втык в высоких инстанциях за “ослабление идеологической работы при подготовке экипажей космических кораблей и потерю политической бдительности”. Наши начальники во главе с генералом Маканиным озабоченно почесали затылки, и в свой второй полет, на корабле “Знамя-1”, нарушая уже сложившуюся традицию, по которой космонавт получает позывной один раз и навсегда, Шаталин ушел с новым именем - “Гранит”. Весомый позывной, товарищи. Солидный. Серьезный. Это вам, понимаешь ли, не легковесные летающие амуры с их любовными стрелами! “Амурные” остроты постепенно сошли на нет. Но прозвище “Римский Бог” за Володькой так и осталось.

Сквозь стекло иллюминатора вглядываюсь в лицо Луны за бортом моего кораблика. Лунная поверхность ощутимо замедляет бег. Это значит, что связка “Лунника” и ракетного блока “Д” теряет орбитальную скорость. Мы уже не летим по орбите над Луной, а по параболической кривой начинаем падать на ее поверхность.

С каждой минутой это падение становится все более заметным. Луна за окошком “Лунника” постепенно приближается. Очень необычное зрительное ощущение. Кажется, что Луна растет, распухает, как свежее тесто, раздается вширь. Вот уже скрылась за контуром иллюминатора линия горизонта. Кратеров становится все больше, мелкие становятся крупными, крупные - большими. На лунной поверхности теперь можно различить гораздо больше трещин, выпуклостей и впадин, чем было видно с окололунной орбиты.

В моем послевоенном детстве был случай, когда мы с соседскими пацанами сами сшили из тряпок мяч. В освобожденном от немчуры, раздолбанном снарядами и голодном Ворошиловграде с футбольными мячами было туговато. Тогда мы из всякого тряпья, презрев предлагавшуюся помощь наших сестер и знакомых девчонок, соорудили круглое чудо, и чуть ли не с утра и до самой ночи гоняли его на очищенном от мусора пустыре, в который превратилась спортивная площадка около развалин нашей школы. А потом, потные, перемазанные грязью, с разбитыми локтями и коленками, но счастливые, возвращались домой. И всех счастливей, наверное, был я, потому что нес в руках, прижимая к старой, разодранной майке наш мяч - весь в серой, въевшейся пыли, со шрамами от бесконечных штопок и рваными дырами новых, только что полученных ран.