Игорь Вереснев - Реквием по вернувшимся [litres]

– Видишь, может быть, я вовсе не твоя Белка, а ходячий зомби. И кончится со мной все, как с Никой.

Он обнял ее, поцеловал мокрые волосы.

– Ты всегда будешь моей Белочкой. Я люблю тебя, понимаешь? Люблю больше всего на свете.

– И ради этого ты готов быть рядом со мной – такой? – недоверчиво переспросила Елена. – После того, что случилось? Ты не боишься?

– Единственное, чего я боюсь, – потерять тебя. И прежде этого боялся. Но теперь-то я такого не допущу! Теперь мы всегда будем вместе. Всегда и везде.

– Они жили долго и счастливо и умерли в один день…

Андрей тихо засмеялся.

– Надеюсь, этот день наступит очень и очень нескоро!

Он развернул ее к себе, снова прижал. Коснулся губами губ. И сладкая волна опять всколыхнулась. Сначала едва ощутимо, неуверенно, но затем все выше, все сильней. И не было черной стены на ее пути, не нужно было останавливаться…

Елена вынырнула из головокружительной горячей бездны первой:

– Ой, что же мы сидим?! Меня СБК наверняка ищет! Как мы отсюда выберемся?

Она попыталась вскочить, но Андрей удержал:

– Не волнуйся, выберемся. Прямо за маяком – посадочная площадка, на ней стоит наша авиетка. Сейчас сядем в нее и улетим.

– Ты взял в прокат авиетку? Но тебя могут выследить!

– Не брал я ничего в прокат. В Севастополе живет один очень хороший парень, Гарик Дроздов, большой поклонник космореализма. Он с радостью одолжил мне машину до утра. Кстати, в ней лежит кое-что из одежды. Так что мы можем лететь, куда захотим. Батареи я зарядил, хватит с запасом до Варны.

– И дальше что?

– А дальше перед нами весь мир!

Ярослава сидела на кровати, поджав ноги и обхватив их руками. Упиралась подбородком в колени, рассматривала охранницу. Та устроилась в кресле возле двери, руки не отрывает от лежащего на коленях бластера, то и дело поглядывает на пленницу. Нервничает. Боится. Ее, безоружную, боится. Одно резкое движение и, глядишь, стрелять начнет. Только резких движений делать Медведевой не требовалось, чтобы выйти отсюда. А что требовалось, она пока не решила.

Облава ищеек закончилась не так, как она планировала. Ярослава рассчитывала дождаться «визитеров», поговорить с главным, попросить, чтоб отпустили, сесть в машину и уехать. Любой из тех, кого она вычислила за несколько дней их «слежки», не смог бы ослушаться ее «просьбы». Но главным неожиданно оказался этот инспектор Берг. Его «попросить» она не могла. Попробуй она это сделать, единственное, чего добилась бы, – уверила бы его окончательно, что перед ним опасный враг, которого требуется немедленно «нейтрализовать». Он и так считал ее врагом рода человеческого – раз покрывала вмешательство «чужаков». Ненависти в нем, конечно, нет, даже презрения нет. Недоумение и брезгливость. Гадливость, сродни той, что возникает, когда прикасаешься к чему-то нечистому. Сколько раз Медведева это испытывала, общаясь с людьми! А теперь пришло время посмотреть на себя чужими глазами. Гадко и страшно, оказывается. И страшнее всего, что Берг почти прав. Она сама себя отделила от человечества, стала иной, чужой. А чужой – значит враг?

Ярослава передернула плечами. Да пошли вы все!!!

Она не просила, чтобы именно ей подсовывали эту штуку – наследие богов, сундучок с их подарками. Но раз уж так получилось, она не собирается им делиться. Какая ей разница, что станет с человечеством? Ей плевать на человечество, и пусть мир катится в тартарары! Им с Ваней времени для счастья хватит, а если потом Конец Света – не важно! Ее это не касается. Она просто уйдет. Да, она не может воздействовать на инспектора и его подругу, но остальная команда – в полной ее власти. Зря в облаву послали тех самых людей, что столько дней наступали ей на пятки. Она их всех уже подцепила на свои крючки. Например, эту крашенную в медь охранницу…

Медведева улыбнулась сидящей в кресле девушке. Спросила ее мысленно: «Зачем ты пришла в тайную полицию, подруга? Романтика, высокие идеалы? Как же – санитары общества! Готова пожертвовать жизнью, и не только своей, ради торжества справедливости?» Вполне годится! Сейчас мы с тобой наведем здесь полную справедливость!

Она чуть подправила улыбку, сделала ее грустной и покорной. Спросила тихо:

– Можно узнать – меня расстреляют или как-то по-другому это сделают?

Медноволосая дернулась, сжалась, вцепилась в оружие так, что костяшки пальцев побелели. Но Ярослава продолжала говорить:

– Ты же, наверное, знаешь, – как это бывает? Если из бластера стреляют в человека, это больно, да? Куда вы обычно целитесь во время расстрела? Куда ты целишься?

Спрашивала и тут же выуживала ответы из эмоциональных всплесков медноволосой. Расстреливать той не приходилось ни разу. Во время боевых операций – да, она убивала врагов, но это иное, горячка боя совсем не то, что хладнокровный расстрел. Медноволосая испугалась, что ей придется «зачистить» эту женщину, о жизни которой она успела узнать слишком много, чтобы не видеть за безликим «объектом» человека. Она мало прослужила в тайной полиции, не успела полюбить эту работу – убивать. Хорошо!

– Когда меня будут расстреливать… ты можешь попросить, чтобы тебе это поручили? Понимаешь, когда я училась в школе, у меня была подруга, чем-то похожая на тебя… И мне будет не так страшно.

Охранница наконец-то решилась разлепить губы. Подписывая смертный приговор и себе, и всем остальным, кто был в доме:

– С чего ты решила, что тебя расстреляют? Никто не…

– Расстреляют! – уверенно кивнула головой Медведева. – Я стала свидетелем событий, весьма неприятных для некоторых уважаемых людей космофлота. Например, для человека, который вами сегодня командует. А со свидетелями не цере…

– Ярослава!

Вскрик был такой громкий и неожиданный, что Медведева дернулась всем телом. И грустная улыбка вмиг застыла, превращаясь в гримасу. Вскрик был больше чем неожиданным. Он был невозможным, немыслимым.

Она невольно обвела взглядом комнату. Естественно, здесь не было никого, кроме нее и рыжей охранницы. И уж тем более здесь не было…

– Ярослава!

Голос звучал не в ушах, – гораздо глубже, внутри ее сознания. Он доносился будто из бездны. Но она узнала его, не могла не узнать.

– Вероника? Ты где?

– Я не знаю! Здесь ничего нет, кроме темноты. Я просто чувствую твое присутствие!

Невозможное оборачивалось неизбежным. Еще один камешек лег на свое место, камешек, которого Медведева не искала и потому не ожидала увидеть. Но он был, самый главный камешек в мозаике. И картина оказалась совсем не той, что она мысленно дорисовала несколько часов назад. Как было бы все светло и красиво – «жить должны лишь те, кто любимы!». Но это оказалось только маленьким штришком, следствием, а не причиной. И ответ на вопрос «зачем?», на вопрос, который Медведева ни разу себе не задавала, выступил на первый план. Ответ стал очевиден. До головокружения, до тошноты, до страшной пустоты внутри – очевиден.