Аластер Рейнольдс - Мстительница [litres]

Я сидела так неподвижно, что дыхаль в моих легких начала оседать, как пыль в комнате, куда никто не заходит.

Затем голоса и движение удалились, и снова наступила тишина.

Не могу сказать, сколько времени прошло, прежде чем она сделалась плотной и я поверила, что непрошеные гости наконец-то ушли. Но я не совершила ошибку, доверившись ощущениям слишком быстро. Я хранила неподвижность и, когда дискомфорт и боль скопились внутри меня твердым, горячим узлом, вообразила, как проталкиваю этот узел сквозь кожу, как он выплывает наружу и парит рядом со мной, словно сердитая звездочка, – так мне было чуть проще держаться. Но к тому времени, как все закончилось, меня окружало множество сердитых звездочек.

Наверное, так прошло шесть часов. Потом еще шесть. Поначалу я не могла спать из-за дискомфорта и страха, но потом слишком устала, чтобы сопротивляться сну. Не могу сказать, дремала ли я несколько минут или несколько часов. Знаю только, что почти полная тишина и темнота остались неизменными, и я наконец поверила, что действительно осталась одна.

Боса Сеннен взяла, что хотела.

Боса Сеннен ушла.

Я двигалась тихо. Когда наконец осмелилась коснуться панели, то просунула пальцы в щели, и сдвинула ее в сторону с величайшей осторожностью, и зажмурилась от тусклого света лозы, озарявшего коридор. Затем панель выскользнула из моих пальцев и поплыла к другой стороне коридора. Попыталась ее схватить, но не успела. Она с грохотом ударилась о стену.

Я затаила дыхание. Снова прятаться было бессмысленно. Если меня услышали, то найдут, как Паладин всегда находил меня и Адрану, если мы втягивали его в свои игры. Но после нескольких минут ожидания я начала осознавать, что корабль действительно пуст.

После этого отправилась на камбуз, где в последний раз видела остальных.

Могу вам рассказать о том, как мне следовало бы отреагировать, когда я нашла трупы, какой смелой мне хотелось быть – вести себя с достоинством, хранить самообладание из уважения к павшим товарищам, – или о том, что произошло на самом деле, не упуская из вида рвоту, потоки слез и жалость к себе.

Дело в том, что, начиная выцарапывать эти строчки – густыми красными чернилами на грубом пергаменте, – я поклялась писать о реальных событиях, а не о том, чего бы я желала. Вырисовывать буквы и слова и так достаточно трудно: мои пальцы к такой работе не привыкли, и я не хочу тратить время на что-то другое, кроме непреложной истины, какой я ее вижу. Этот документ не станет «Истинным и точным свидетельством Арафуры Несс», если я не буду откровенной, – значит, такой мне и следует быть.

В общем, полагаю, лучше придерживаться фактов.

То, что на камбузе были трупы, не было главным потрясением. Я такого ожидала. И не думала, что Боса утруждает себя избавлением от останков после того, как убивает людей, как будто прибирая за собой.

Еще я ожидала – и, наверное, надеялась, – что не найду среди мертвецов ни Адрану, ни Гарваль. Дело не в том, что я эгоистично не желала увидеть их мертвыми или что мне не нравилась мысль о моей сестре, которая в отчаянии покончила с собой, – просто то, что их там не было, означало, что их забрали. А раз так, то Боса Сеннен – по крайней мере, на какое-то время – поверила в ложь Гарваль.

Нет, хуже всего было то, что она сделала с этими людьми.

Казарей, Мэттис, Трисиль и Хиртшал умерли вне корабля еще до того, как Боса ступила на борт. Не скажу, что им повезло: того, что случилось с Трисиль и Хиртшалом, никому не пожелаешь, – но, по крайней мере, им не пришлось столкнуться лицом к лицу с Босой, когда она их убивала. А вот на долю Жюскерель и Триглава такой удачи не выпало. Обоих прикончили выстрелами из арбалетов: у Жюскерель болт торчал выше грудины, пронзив мягкую часть скафандра, а у Триглава – из горла. Все стены были в кровавых звездочках и кратерах, и еще больше крови просто плавало вокруг клейкими красными сгустками. Эти следы были достаточной уликой, свидетельствующей о том, что члены экипажа мертвы. Их тела окоченели, глаза были широко открыты, но глядели в пустоту. На корабле было холодно, и я впервые этому порадовалась, потому что холод уберег их от слишком быстрого разложения.

Следующей была Прозор, которую избили чем-то тяжелым. Боса ударила ее по черепу тупым предметом – наверное, прикладом арбалета. Рана выглядела узлом из запекшейся крови и волос, а когда я к ней прикоснулась, то почувствовала, как она поддается, словно обои на прогнившей стене.

Мы с Прозор не были особенно близки. Но я все же коснулась ее руки и пожелала покоя, а потом повернулась к Ракамору.

С ним дела обстояли хуже всего.

Болт был примерно в два раза длиннее указательного пальца и вошел в открытый рот капитана, направленный под таким углом, что проник сквозь нёбо прямиком в черепную коробку. Он, должно быть, двигался с большой скоростью, так как наполовину вышел из затылка, прежде чем остановиться. Глаза Ракамора все еще были открыты, и казалось, что они закатились обратно в глазницы, как будто он пытался увидеть ущерб, нанесенный болтом.

Я сказала себе, что такой выстрел, пронзающий драгоценные структуры мозга – тонкую архитектуру височной доли и гиппокампа, – мог повлечь за собой лишь мгновенную смерть. Сознание Ракамора должно было захлопнуться, как дверь за разгневанным посетителем. Ведь не было никакого шанса, что он почувствовал боль, не так ли?

Но я не была уверена в этом.

Хуже всего было то, что Боса оставила арбалет у него, как будто она даже не хотела брать оружие с собой. Он лежал на груди Ракамора, пальцы капитана наполовину сжимали оружие. Я представила себе, как капитан борется, не давая засунуть конец арбалета себе в рот, но в конце концов теряет силы и перестает сопротивляться.

– Ты сделал все, что от тебя зависело, – прошептала я, как будто мой голос мог кого-то из них потревожить.

До того момента я неплохо держалась. Я подготовилась к тому, что увижу трупы, к тому, что сотворила с ними Боса, и изучала увиденное с некоей отстраненностью, как будто их там на самом деле не было – или как будто я на все глядела через стекло, как на восковые манекены в музее. Я пыталась убедить себя в том, что на самом деле это вовсе не трупы или, по крайней мере, не трупы тех самых людей, с которыми я недавно разговаривала и смеялась.

Но я не могла продолжать в том же духе. Меня накрыло волной – полагаю, до того момента все мои действия были направлены на то, чтобы его оттянуть. Эти тела были плотью, кровью и костями людей, которые говорили, дышали и двигались, когда я видела их в последний раз, с именами и прошлым; тех, о ком я знала слишком многое; тех, кто был со мною добр и временами тверд, но почти всегда справедлив, и я знала, что была на полпути к тому, чтобы назвать большинство из них друзьями. Видеть эти незрячие руины, в которые они превратились, было выше моих сил.