Аластер Рейнольдс - Мстительница [litres]

– Его хотели из меня вытравить. Я сказала, что не хочу забывать случившееся. И если зуд и мурашки будут мне о нем напоминать, я их приму с благодарностью. Знаю, оно уже доросло до серого вещества. От этого я иногда злюсь и вижу связи, которые не обязательно существуют на самом деле. Но это не мешает мне читать кости. Ты же никому не расскажешь, верно?

– О том, что случилось несколько лет назад? – Дрозна улыбнулся. У него были большие брыли по обеим сторонам лица, но оно все равно выглядело добрым для такого громилы. – Но вот твоя рука не такая старая, как ты всем внушаешь, да? Я заметил, что ты все делаешь другой. Готов поспорить, что жестяными пальцами и шнурки завязать не сможешь. Ты не хочешь, чтобы кто-то спросил, как давно тебе приделали эту штуку.

– Мне продали пустышку. Сказали – она свяжется с моей нервной системой, но не вышло.

– Не похоже на пустышку. Сдается мне, качественная работа.

– Ну так отремонтируй ее, если ты такой знаток.

Он одарил меня медленным, понимающим кивком:

– Ты замысловатая загадка, Фура. Но не мне судить. По правде говоря, от Грестад почти не было пользы. Если сумеешь это исправить, у тебя быстро появятся друзья.

– Они мне не нужны.

Мы отчалили на ионных. Скоро Мазариль сделался маленьким, и Дрозна выпустил паруса. Я наблюдала. Они выглядели чуть более потрепанными, чем на «Монетте», но фотоны все равно отталкивались от них, перемещая нас. У капитана уже был на примете шарльер, так что именно туда мы и направлялись. Через три недели «Королева» должна была оказаться на расстоянии запуска катера, а ауспиции гласили, что шарльер откроется красиво – к самому нашему прибытию.

Жизнь на корабле постепенно вошла в привычную рутину: вахты, жрачка, бездельничанье у иллюминаторов, – и мне удалось в конце концов поговорить с каждым. Я занималась готовкой, как и на «Монетте», что еще сильней подхлестнуло желание побеседовать. Раздавая порции, я оставляла также маленькие подсказки относительно собственного прошлого: одним больше, другим меньше, но так, чтобы если они все соберутся и поделятся сведениями, то получилась лишь половина истины. Я не намекала, что пересекалась бы с Босой Сеннен, мне просто хотелось, чтобы они перестали докапываться до правды сами. Случилось нечто ужасное, и оттого у меня испортился характер; вот и все мои секреты, какие им стоило знать.

Но светлячок, а с ним и рука представляли собой проблему. Космоплаватели знали, что светлячок прорастает в человеке все глубже и глубже, однако их беспокоило другое: то, что я как будто не волновалась, а наоборот, гордилась им, как татуировкой, которую мне нанесли в память о каком-то отважном поступке. Однако меня слишком многие предупреждали, что светлячок проникает в мозг, если от него не избавиться, и как только он туда попадет – о ясности мыслей можно забыть. Мне приходили на ум все сложности, через которые пришлось пройти, чтобы снова попасть на корабль, и возникал вопрос: сделала ли я все это только потому, что так было нужно, или потому, что светлячок сделал меня более жестокой и черствой, даже по отношению к самой себе? Я вспоминала больную девушку в постели и сравнивала ее с разумницей, в которую превращалась. Знала, что пересекла рубеж, за которым нет возврата. И углублялась в бескрайнюю, жуткую пустоту.

Та версия Фуры, больная и погрязшая в жалости к себе, чьи страдания усугублялись наркотиками Морсенькса и тем, как отец пытался выжечь воспоминания о старшей сестре из ее головы, словно пятно, – та Фура была кем-то, кого я знала, а потом отбросила, словно друга, который меня подвел.

Новая Фура была совсем другой. Более жесткой и хмурой, а еще знавшей, что надо делать. Она могла повернуться спиной к умирающему отцу или смотреть, как ослепший человек плачет от боли, и ей на все было наплевать. Могла отрезать собственную руку, если от этого был какой-то толк. Ее не заботило, что думают люди.

И даже проклиная жестяные пальцы, которые не делали и десятой доли того, что от них требовалось, я знала, какая Фура нравится мне больше.

Что-то заскрежетало, кто-то дернул мою занавеску. Затем появилось лицо с угловатыми чертами, мрачное в отблесках светового плюща.

– Пора поболтать.

Корабль ворчал вокруг нас. Через один-два спальных закутка кто-то храпел.

– Не уверена, что это подходящий момент.

– Подходящий момент никогда не наступит, Фура. Давай поспешим. Когда Труско затащил тебя на камбуз, я от изумления чуть не улетела обратно на Тревенца-Рич. Мы уже собирались отчалить. Я убедила себя, что ты не хочешь иметь ничего общего со старушкой Проз. С чего вдруг такие перемены?

– А про руку сперва узнать не хочешь?

– Доберемся и до руки.

– Я не получила твоего сообщения. Оно опоздало на несколько недель. К тому времени, когда оно дошло, меня уже накачали наркотиками и держали в плену в собственном доме. Я только что выбралась оттуда и оставила на своем пути самый натуральный хаос. Но мне это удалось. Труско понятия не имеет, кто я такая. Или ты, если уж на то пошло.

– Нет, но если из тебя так и будет бить фонтан корабельного жаргона, как будто он скоро выйдет из моды, он что-то поймет. Ты сама себя послушай. Ни дать ни взять космоплавательница покруче меня, а я ведь все Собрание видала!

– Я просто изо всех сил стараюсь не выделяться.

– Раз так, старайся поменьше. Ну ладно, вот мы и добрались до руки. Что с ней приключилось?

– Тебя это шокировало?

– Не могу сказать, что в последнее время меня многое может шокировать, Фура. Но ты заставила меня здорово вздрогнуть, когда заявилась такая, с жестяными пальцами.

– Мне отрезали руку в Нейронном переулке. Стоило шестьдесят мер, ага. – Сообразив, что это никакое не объяснение, я продолжила: – На мне было следящее устройство. Я не могла его снять. Если бы я на это не пошла, не добралась бы до пристани. Видин Квиндар шел за мной по пятам.

– Дай посмотрю. Больно было?

Я протянула ей протез:

– Нет, все было не так уж плохо. Ну, по крайней мере, не тогда. Но с той поры она покалывает и пульсирует. Не могу сказать, что мне больно, однако ощущения не из приятных. Думаю, это в культе возникают новые нервные связи. Я пока что мало могу ею делать, но мне сказали, надо продолжать пытаться. Больше всего переживаю, что кто-то будет задавать слишком много вопросов и мне придется объяснить, как я ее заполучила.

Прозор провела ногтем по зеленой инкрустации:

– Красивая рука.

– Так сказала Сурт. А потом прибавила, что рука красивее, чем остальная я.

– Сурт – идиотка. Большинство из них – идиоты. Я достаточно долго в космосе, чтобы измерить их глубину, и тут длинный лот вовсе без надобности.

– Дрозна вроде неплохой. Хотя именно Дрозна слишком много расспрашивал меня о руке.