Кристофер Руоккио - Империя тишины [litres]

Если бы обряд проводил граф, его начали бы приветствовать, создав ощущение скорее праздника, чем торжественной церемонии. Но слова великого приора встретили лишь благочестивой тишиной и склоненными головами.

К единству через правосудие. К правосудию через набожность. К набожности через молитву.

Я никогда не был на Веспераде, но знал, что у них на уме.

А Лигейя все еще говорила:

– Узрите это чудовище, этого демона! Порождение Тьмы. Наши храбрые воины взяли его в плен, и теперь мы принесем его в жертву! Как напоминание. Тьме не устоять, ее созданиям никогда не одержать верх. «Звезды будут вашими», – сказала Мать-Земля. Они созданы для нас!

Внизу катар достал меч из ножен, отделанных, как мне было известно, человеческой кожей. Клинок был таким огромным, что катару пришлось встать на колени, чтобы второй смог вытащить его. Затем они приблизились к сьельсину, следуя по бокам от юного лорда, словно тени.

– Он сам собирается убивать? – прошептала Валка, вместе со мной подошедшая к перилам из глубины просторной ложи. С неожиданной доверительностью она коснулась моей руки.

Я не спускал глаз со сьельсина и только покачал головой:

– Вряд ли. Он бы только все испортил.

– Но ведь эти ваши священники… они же не слепые? – прошипела она.

– Нет, они видят через повязку. Это только символ. По учению Капеллы, икона Правосудия слепа.

Я отвернулся от экрана к настоящей драме, разворачивающейся на арене колизея. Двое легионеров заставили сьельсина встать и стащили с повозки. Судя по тому, как оно повисло у них на руках, по тому, как подгибались и заплетались его ноги, я понял, что Макисомна накачали наркотиками.

– Его опоили снотворным, – сказал я сквозь стиснутые зубы. – Трусы.

Это было просто представление. Такое же, как эвдорский театр масок или как голографические оперы моей матери.

Я больше не слышал трескотни приора или не хотел слышать. Мой взгляд был прикован к Белому мечу, к его почти пятифутовому лезвию с тупым концом. Это было нелепое оружие, крайне неудобное в настоящем бою. Оно сияло снежной белизной в оранжевом свете, льющемся с кроваво-кремового неба. Я сжал перила свободной рукой, так что вены от напряжения проступили сквозь кожу. По приказу Лигейи Вас сьельсина заставили опуститься на колени.

– Они могут напасть на наш город, могут сжечь наш мир, но им никогда не сломить нас! – Ее голос напоминал скрежет железного прута по камням. – Узрите этого демона, люди! Вот он, главный враг человечества!

Я хмыкнул, услышав неправильно употребленное местоимение, но, похоже, больше никого это не заботило.

– Мы отправим демона и весь его род за самые дальние звезды, в последнюю Тьму, откуда нет возврата!

Удар был нанесен не сверху. Катар оказался настоящим артистом в своем деле. Двое легионеров закрутили сьельсину руки за спину, и меч, прочертив горизонтальную дугу, отделил голову от плеч. Нечеловеческая кровь, черная, как нефть, хлынула на обезглавленное тело, сопровождаемая вздохом и порывом ветра. Я понимал, что развязка была тщательно продумана. Она принижала мертвое существо.

«Смотрите, как легко и просто убить его!»

Мгновением позже обрушился восторженный рев, подобный шторму. Толпа ликовала, позабыв о религиозном смирении. Я отвел взгляд и посмотрел вниз. На свои ноги. Толпа бросала на арену серпантин из синтетического шелка – белые, зеленые и золотые ленты. Они медленно опускались через головы соседей на площадку. Я поднял взгляд и увидел, как эта пародия на снег оседает, расходясь, словно ресничные отростки радужки человеческого глаза, от центральной фигуры молодого лорда и стоявших рядом катаров.

Второй катар вытер лезвие белым лоскутом. Он сложил ткань пополам и плотно прижал половинки одну к другой, а затем раскрыл на всеобщее обозрение. От давления на ткани образовалось второе пятно, симметричное первому, – такой символ древние мистики показывали людям, чтобы заглянуть в их души. На этом представление закончилось, палач перекинул лоскут ткани через локоть и помог своему сотоварищу зачехлить Белый меч. Затем он поднял отрубленную голову за костяную бахрому, спускавшуюся с рогатого лба. Преклонив колено, катар передал голову Дориану, который едва не выронил ее, поднимая за волосы, чтобы показать толпе.

Все еще глядя себе под ноги, я прошептал одно-единственное сьельсинское слово:

– Udatssa.

«Прощай».

– В чем дело? – спросил я у охранника, войдя в барбакан. – Ваш человек сказал, что кто-то хочет видеть меня.

До этого я был на балконе и не заметил вызов, поступивший на голографический пульт в моей комнате, поэтому за мной послали слугу. Моя мокрая туника прилипла к телу, а волосы ко лбу. Тем не менее я выпрямился во весь рост, чтобы выглядеть внушительней, и постарался скрыть волнение.

Охранник посмотрел на меня, и с его потрескавшихся губ слетело отрывистое:

– Еще как!

Из караулки вышел Паллино, его смех притих, когда он оказался в зале с гулким эхом, отражавшимся от плиточного пола и высоких колонн. За ним появились еще двое охранников, смеясь над тем, что сказал старый мирмидонец. Он резко остановился, пожевывая что-то невещественное. Вероятно, слово. Уперев руки в бока, он разглядывал меня единственным синим глазом.

– Гхен был прав, когда назвал тебя «твое величество». Ты отмылся, парень.

Это была шутка, но в ней чувствовалось напряжение.

– А вот ты выглядишь так себе, – парировал я, и мирмидонец чуть улыбнулся.

Я попытался выдавить ответную улыбку, но не смог. В том, как держался старик, ощущался какой-то холод. Как быстро застыл его шутливый разговор с охранниками! Меня охватил внезапный страх.

– Кто-то…

Я не смог выговорить слово «умер». Хлыст? Или Сиран? Это не могла быть Элара – тогда бы он вообще не улыбался.

– Что? – вздрогнул Паллино. – Нет, мы думали, что это ты умер, проныра. По всему видно, что ты не заключенный. – Он показал на мою одежду. – Тогда зачем эти тайны?

Казалось, он хотел сплюнуть, но побоялся испачкать мозаичный пол.

– Ты решил, раз у тебя появились новые друзья, то о нас можно ноги вытереть? Хлыст не ошибался насчет тебя.

– Послушай, я…

Я оглянулся на охранников, словно надеясь отыскать какой-то ответ в их лицах. Позади мирмидонца виднелись открытые ворота, пропускавшие солнечный свет, но не влажную жару, благодаря мерцающему под высокой аркой статическому полю. Дальше почти на три мили простирался парадный плац, до самого колизея с его серым бетоном и блестящим металлом.

– Что?

Он собрался это сделать прямо здесь, на глазах у пельтастов дома Матаро? В поле зрения одной только Земле известно какого количества камер? Во имя императора, мы же стояли на пороге замка!