Кристофер Руоккио - Империя тишины [litres]

Книга Кхарна Сагары исчезла.

Я не выходил из комнаты трое суток, прислуга по приказу приносила еду и уносила тарелки. И кажется, не произнес ни слова за все это время, чувствуя себя таким же заключенным, как узник бастилии Капеллы. Навязчивый липкий страх сжимал меня ледяными кольцами, отравляя мой разум уверенностью в том, что я погибну следующим. Несомненно, книгу с разоблачающим меня письмом забрали агенты отца, решив проверить свои подозрения или же получив доказательства с камер слежения, сделанные в тот момент, когда Гибсон потерял привычную осторожность. Увы, я не успел прочитать письмо. У меня даже не было возможности.

«Там есть кое-какие идеи, как выбраться за пределы системы. И ни одна из них не предлагает положиться на милость пиратов». Он сам так сказал.

Гибсон не стал бы обращаться к экстрасоларианцам. И как бы он это смог? Теория отца – о том, что старик договорился о моем похищении с корабельным схоластом, – выглядела более правдоподобно. Я бы отдал что угодно, лишь бы узнать содержание этого письма и понять, в чем заключался план Гибсона. «Его разоблаченный план», – напомнил я себе. Какие бы связи ни установил или предполагал установить Гибсон, теперь они были целиком и полностью под контролем агентов отца. Эта дверь оказалась заперта. Схоласты никогда не примут меня к себе без письма от своего собрата.

Мне оставалось только вступить в Капеллу. Заучивать их пустые молитвы и бессмысленные ритуалы. Осваивать методы действия инквизиции, правила ведения допросов. Стать палачом или пропагандистом. Я смогу увидеть Вселенную, как и мечтал, но лишь затем, чтобы раздавить ее своим каблуком. Сама мысль об этом была для меня ядом. Мне предстояло прожить трагически длинную жизнь, достаточную для того, чтобы постичь все зло, что творит Капелла, а также его причины. Я увижу, как сжигают и распинают еретиков, как инквизиция унижает лордов и как вся огромная Империя склоняется перед капризами Синода. Капелла должна была защищать человечество, ограждать его от грехов и опасностей высоких технологий, но сама использовала технологии не менее грязные, чем те, за которые преследовала людей.

Это было лицемерие, и я возмущался им так, как только молодость может возмущаться грехами эпохи и власть имущих. В своем юношеском скептицизме я разглядел одну важную истину: при всех разговорах Капеллы о святости сами ее служители ни во что не верили. Они допустили решающую и атеистическую по сути ошибку, считая, что являются единственной подлинной силой и что цивилизация держится исключительно на жестоком обращении власти с невинными. Трудно придумать более ужасную мысль, но она лежала в основе всей их религии, поэтому я не мог стать ни капелланом, ни приором.

А придется стать.

День моего отлета выдался таким же отвратительным, как и все остальные: хмурый, с предштормовым предупреждением. Я должен был отправиться на суборбитальном шаттле в летний дворец моей бабушки в Аспиде, чтобы увидеться с матерью, как я уже прекрасно понимал, в последний раз. Отец не пришел попрощаться со мной, а также Феликс и другие старшие учителя. Легкий дождь уже облизывал взлетную полосу аэропорта в долине за городской стеной, там, где заканчивались предместья. Криспин увязался со мной, радуясь, как и я в свое время, любой возможности хотя бы ненадолго сбежать из Обители Дьявола.

Замок высился на горизонте, темное пятно над туманными огнями Мейдуа. Порывистый ветер задувал с восточных дюн, голая скала из песчаника увенчивала равнину, словно остов разбитого космического корабля. Ветер вцепился холодными пальцами в мой длинный камзол и хлопал брезентовым навесом у нас над головами. Бетон потемнел от дождя.

– Ты готов сказать матери «до свидания»? – спросил Криспин.

– Что?

– Говорю, ты готов снова увидеть мать? – повторил он, разглядывая меня из-под густых бровей, сведенных настолько плотно, что над носом образовалась тонкая складка.

Я задумался о том, что он пытается увидеть в моем лице, и мышцы непроизвольно напряглись от паранойи, усилившейся за эти дни добровольного изгнания. На мгновение я словно бы услышал голос Гибсона, напоминающий, что страх – это яд.

Подавив тревогу, я ответил:

– Готов? Да, пожалуй. Странно, что ты решил составить мне компанию.

– Смеешься? – Криспин похлопал меня по плечу. – Я люблю летний дворец. Кроме того, – он с заговорщическим видом наклонился ко мне, – дома сейчас такой переполох. Ты же знаешь?

Я уставился на него, не решаясь ничего ответить. Мне вдруг показалось, что он съежился, – облаченный в броню гладиатор с Колоссо снова превратился в моего младшего брата.

Наверное, я смотрел слишком долго, потому что он приподнял густые брови и спросил:

– Что?

Отбросив с лица прядь черных как смоль волос, я отвернулся, засунув руку в глубокий карман камзола. Пальцы нащупали универсальную карту, спрятанную за подкладку. Теперь уже бесполезную. Схоласты не возьмут к себе послушника без рекомендательного письма, и традиция требовала, чтобы оно было написано от руки особым шифром, известным только членам ордена. Я проглотил комок в горле и покачал головой, перечеркнув недавние свои усилия поправить прическу.

– Не хочу улетать.

– Что? Ты предпочел бы остаться здесь? – Криспин наморщил нос и посмотрел на декурию солдат, стоявших неподалеку. – Ты не будешь сильно скучать.

Слова застряли у меня в глотке, и я крепко сжал зубы. Мне захотелось ударить брата, чтобы разрушить его жизнерадостное настроение. Я понял это по его небрежному пожатию плечами. Он вовсе не жаждал править.

– Надеюсь, отец добьется своего, – сказал Криспин. – Он мечтает получить баронские владения в Вуали, ты ведь знаешь? Говорят, наш дом может улететь в другую систему, после того как я… ну, в общем…

Он умолк, осознав, что тема разговора может показаться мне неприятной.

Сквозь пелену дождя выглянул силуэт шаттла, похожий на ворону, кружащую над падалью. Вой двигателя вливался в монотонный шум воды. У меня в груди гудела пустота, словно эхо в покинутом храме. Подобное отчаяние я ощущал потом не раз, но только однажды оно было настолько сильным: в подземельях нашего горячо любимого императора, когда я ожидал казни.

– Но зато ты улетишь отсюда, – просиял Криспин. – Это… это ведь здорово, правда? Может быть, ты даже увидишь Бледных.

Я фыркнул:

– Все, что я увижу, – это учебный монастырь для анагностов.

– Анагност, – брат задумчиво почесал редкую щетину на подбородке, – чудное слово.

– Это будет ужасная тоска, – проворчал я.

– Конечно, – ответил Криспин, поправляя винно-красный колет, надетый поверх черной рубашки. – До тех пор, пока ты не станешь инквизитором и не начнешь пулять атомиками по Бледным. – Он усмехнулся. – Может быть, ты даже станешь советником в воюющих легионах.