Кристофер Руоккио - Империя тишины [litres]

Он пробежался пальцами по кнопкам пульта и скорчился, пытаясь рассмотреть информацию на экране.

– Не вижу никаких запросов. А ты?

– Пока ничего, – покачал головой Бассем, – но нам еще лететь несколько часов, прежде чем мы сможем уйти в варп. – Он с любопытством оглянулся на меня. – Я слышал, ты сказал Салту, что этот парень королевской крови?

Он перебросил рычаг, который до этого трогал Деметри, отстегнул ремни и повернулся вполоборота, чтобы лучше разглядеть меня.

– А ты не боишься, что ООС сядут нам на хвост?

– Орбитальные силы? Нет, не сядут, если те коды, которые передала нам леди, окажутся верными, – парировал Деметри. – Держи их про запас, если кто-то нас вызовет. Не хочу привлекать к себе внимание раньше времени.

Я почти ничего из этого не слышал, отвлеченный не тем, что происходит, а тем, что исчезло. Гравитация. Я висел в невесомости, удерживаемый ремнями, и, расслабив руки, наблюдал, как они плывут, словно щепки, в воздухе передо мной.

Невольно рассмеявшись, я спрятал лицо в ладонях. В соседнем кресле отстегнулась Джуно и выглянула из-за подголовника, чтобы посмотреть на меня.

– Почему ты смеешься? – спросила она, сдвинув брови, и обернулась за поддержкой к Деметри.

Капитан не смотрел на нее, набирая на пульте команду открыть купол. Только теперь я заметил, что рев двигателей стих, а далекий металлический звон подчеркивал тишину, установившуюся после того, как отключили термоядерный реактор и сняли радиационный поглотитель. Я не слышал его раньше, но, когда исчезли все прочие шумы, он звучал в моих ушах так же отчетливо, как колокола Капеллы. А там, где несколько минут назад диафрагма закрыла от меня свет моего мира, теперь разверзлась темнота, полная и абсолютная.

Я отнял руки от лица, надеясь, что справился с эмоциями. В ушах у меня зашуршал голос Гибсона, так близко, что я почти почувствовал дыхание наставника над моим плечом: «Радость – это ветер, Адриан. Она может подхватить тебя и в ту же секунду бросить на скалы».

Я зацепился за первую часть этого высказывания и прошептал:

– Радость – это ветер.

– Извини, что?

Невесомость внезапно пропала, когда включилось поле подавления. Я никогда прежде не ощущал его вне влияния гравитации Делоса и пользовался им только для того, чтобы нейтрализовать инерцию при полетах с большим ускорением, а потому оказался неподготовленным к этому болезненному состоянию. Мои руки опустились, а тело вжалось в кресло. Меня словно бы завернули в тугую влажную простыню. Те немногие незакрепленные предметы, что плавали в воздухе – световое перо, пустая банка из-под какого-то напитка, колода игральных крат, – все упало на пол, но я еще чувствовал невесомость. Компенсирующее поле не было настоящей гравитацией, и даже искусственной не было. Оно только придавливало тебя к палубе, как бабочку под стеклом.

Внезапно почувствовав слабость, я пробормотал:

– Кажется, меня сейчас стошнит.

Джуно мгновенно достала бумажный пакетик, я поднес его ко рту и осторожно вздохнул.

– Что там за чушь насчет ветра? – спросил штурман, оборачиваясь и отстегивая ремни.

Я смотрел мимо него, на невыразимую красоту космоса: вечного, недоступного и чистого.

– Так говорил мой наставник, – ответил я.

Трое маркитантов по-прежнему глядели на меня, и я добавил:

– Он был схоластом.

Бассем почему-то насторожился, а Деметри и Джуно дружно кивнули:

– Это объясняет цель твоего путешествия.

– То есть? – спросил штурман.

– Мальчик, – указал на меня пальцем Деметри, – отправится под лед до тех пор, пока мы не сядем на Тевкре.

– Об этом я уже слышал, – сердито проворчал Бассем, встал и с кряхтеньем разогнул спину.

Независимо от происхождения, он был выше меня – почти таким же высоким, как мой отец, – и прекрасно понимал это, о чем нетрудно было догадаться по тому, как он смотрел сверху вниз на меня и капитана.

– Но при чем здесь hudr? – спросил он.

Я удивленно заморгал. Никогда еще мне не приходилось слышать, чтобы схоластов так называли. «Зеленые».

– Мы собираемся сесть в Нов-Сенбере, – объяснил Деметри, переключившись на джаддианский, а затем показал рукой в мою сторону и вернулся к галстани: – Наш друг хочет стать худром.

Бассем нахмурился, вокруг его губ собрались глубокие складки.

– Зачем?

В его голосе слышалось глубокое, почти осязаемое отвращение, хлестнувшее меня, словно пощечина.

Я ответил не сразу. Почему-то не мог смотреть на этого крупного человека, а уставился на диск планеты, четко различимый сквозь прозрачный купол. Делос. Его серые моря широко растянулись под нами, и жалкие кучки белых облаков подчеркивали эту одноцветность. Разнообразие вносили только участки суши: кое-где бурые, а где-то темно-зеленые или охряные. Мышиного цвета, яростно-рыжего и темного, как жженая умбра. Я вспомнил глобус отца, стоявший на столе его кабинета в капитолии префектуры. С такой высоты было нетрудно убедить себя, что это просто глобус, а не настоящий мир. Казалось, отец в любой момент может снова ударить меня по лицу, и кресло – не аварийное, а то самое, из красного дерева, – затрещит подо мной.

Наконец я сказал, пожав плечами:

– Это лучше, чем Капелла.

– Хочешь, чтобы тебе вышибли мозги? – спросил Бассем с неприязнью, застывшей на его ранее приветливом лице. – Чтобы твою голову набили всякими устройствами?

– Все совсем не так! – Я вскочил и сердито посмотрел на крупного пилота. – Никакие они не демониаки. Их просто обучают столетиями, чтобы мозг работал лучше, эффективнее.

– И чтобы превратиться в бездушных болванов, вот что это значит. – Он оглянулся на капитана. – Не нравится мне это, босс.

Деметри ухмыльнулся и вытянул руки, словно Пилат над чашей с водой.

– Ну, тебе, Бассем, оно и не должно нравиться. Мы получим за полет девять тысяч, и все, что от нас требуется, – это доставить парня до места.

Ясли для фуги выстроились вдоль стены корабельной медики, и что-то в них – возможно, то, что они стояли, как колонны, или холодный туман в помещении – напомнило мне мавзолей моих предков под Обителью Дьявола. Их было двенадцать, с полуцилиндрическими колпаками из темного стекла, тускло сверкающими металлическими корпусами, огнями индикаторов красного, зеленого и глубокого фиолетового цветов, мерцающими в ритме, который я так и не смог уловить. Две криокапсулы были заняты, их колпаки покрылись инеем, бело-голубые голограммы фиксировали жизненные показатели. Остальные стояли пустыми. Я вспомнил, как нес погребальный сосуд бабушки с плавающими в голубой жидкости невидящими глазами, и снова услышал «кап-кап-кап» воды, падающей с известняковых сталактитов, что свисали с высокого потолка над безупречной чернотой надгробных памятников. Я вздрогнул и обхватил себя руками.