Валерия Панина - Кратчайшее расстояние

— Люда, а ты что молчишь? — воззрилась на меня мама.

— Ты дочь сюда не приплетай, — не дал мне ответить папа. — Что она тебе скажет? Мама, ехала бы ты отсюда?

Меня выручила дочка. Завозилась, захныкала, завопила, была затискана и зацелована. Мама молча сопела, и даже, кажется, шмыгала. Я сделала вид, что не слышу. И правда очень хотела остаться только своей семьей.

Мои родители уехали через три дня, как и собирались, родители Игоря — через неделю после них. Договорились вернуться в июне, на мой день рождения и крестины. Ну, или раньше, если 'караул' крикнем.

В первый одинокий вечер мы искупали детей (я уже справлялась на твердое 'хорошо'), в четыре руки одели. Я ушла в душ, а когда вернулась, Игорь лежал на кровати и тренировал детей толкаться пятками. Я смотрела на крошечные лапки на большой ладони и мне опять хотелось плакать. Легла по другую сторону, легонько, как хрупкие цветы, касалась наших детей.

— Мила, ты такая интриганка, — похвалил меня муж. — Ты ухитрилась скрывать от меня, что беременна тройней, пока не родила. Ты когда позвонила и сказала, что у нас два сына и дочь — не поверил, думал, разыгрываешь, или у меня опять галлюцинации.

Я хихикнула.

— У тебя в трубке такой голос растерянный был, я даже не понимала сперва, что ты мне отвечаешь.

— И вид тоже. Мужики ржали и фотографировали. Потом над Артемом прикалывались, что жена тоже сюрприз готовит.

— О, фотки есть! — обрадовалась я. — Надо для семейного архива попросить.

— Мила, любимая моя. Родная, — он потянулся, ласково погладил меня по лицу. Прижалась к ладони, закрыла глаза. — Я так счастлив, так люблю тебя… Ты самая красивая, нежная, самая-самая…

Подползла поближе, осторожно перевесилась через детей, потянулась. Мы целовались, внутри сладко тянуло и екало. Вот, оказывается, какое оно, счастье…

— Постой, — я прокрутила в голове чистосердечное признание. — А детей? Ты что, детей не любишь?! Ты про них ничего не сказал!

Игорь рассмеялся, прижал мою голову к плечу.

— Глупенькая, как же не люблю, — шептал он мне в ухо. — Больше жизни… Спасибо, родная…

Поздно, дети уже обиделись. Иначе зачем бы так полночи орали?

Глава 19. Основной инстинкт.

Дети плод и награда для нашей любви,

Испытание, счастье и чудо…

Дети дарят улыбки и крики свои,

И любви отражением будут.

И с ребенком в любви появляется ось,

Словно солнце и центр вращенья,

Все меняется, вспомни, как прежде жилось,

И умильно вздохнешь в восхищении…

Но представьте, что стало светил этих три,

Вдруг, внезапно, на раз и свершилось!

Катаклизм! Ураган! Наше счастье, смотри,

Увеличилось… нет, растроИлось!

Втрое больше любви, беготни, суеты,

Втрое больше забот и пеленок,

Словно стрелка секундная мечешься ты,

На руках неизменно ребенок!

Втрое больше улыбок (и криков, увы,)

И пустышек, и памперсов — втрое,

Дети дар, но еще испытанье любви,

Но родителей все-таки двое…

И, в четыре руки обнимая детей,

Их качая, кормя, пеленая,

Ты шепнешь: "Я люблю" половинке своей,

И услышишь: "Я тоже, родная!"

(Стихи Татьяны Резниковой)

Да что так жарко, Игорь отопление включил на полную? Я задрыгала руками-ногами, спихивая одеяло, а оно не сбрасывалось и не сбрасывалось.

— Мила, — тронул за плечо Игорь. — Разденься, ты мокрая вся.

Открыла глаза, проморгалась. Я лежала в гостиной на диване, в зимнем комбинезоне, шапке и в одной кроссовке. Вторую кто-то из собак утащил, наверное. Охая, села, расстегивая молнию, потерла затекшую спину. Зевнула не хуже Майора, во всю пасть.

— Сколько времени, Игореш? — муж стоял рядом и улыбался.

— Девять.

— Как девять? — я подскочила. — Я два часа проспала?!

— Ты пока одевалась, я детей вниз перенес, пошел кофе варить и завтрак делать. Ты сидишь, кроссовки шнуруешь. Минут через пять думаю — что ты там делаешь? Выглянул, а ты свалилась и спишь.

— Что ты меня не разбудил? — обвинила я, протягивая руку. — Я так никогда бегать не начну. И не похудею!

— Я тебя будил, — Игорь поднял меня с дивана. — Предлагал раздеться и идти досыпать. Через двадцать минут бросил, ты даже на Маргаритку не отреагировала, а она орала, как будильник с повтором.

— Опять, — не удивилась я. — Что, снова на ручки?

— Она грудной ребенок, а не кроватный, сама говоришь. Иди раздевайся и поешь, а то скоро все проснутся.

— А бегать? Тебе ведь тоже надо, — во мне боролись голод и упрямство.

— Да не обязательно утром бегать. Днем, или вечером, по очереди. Пошли, пошли, — забрал у меня одежду, обувь, подтолкнул к двери.

— Я про худеть, он про еду, — бурчала я на ходу. — А что есть? Опять каша?

— Рисовая, размазня, как ты любишь. На обед что хочешь — курицу или паровые котлеты?

— Жареную? — возбудилась я. — Жареную буду!

— Катя сказала, жареное детям вредно.

— Катя всегда так говорит. Нашим детям все, что вкусно, не вредно.

Что я все 'дети', да 'дети'? У них же теперь имена есть. О, про именование стоит рассказать подробно. Саму процедуру отложили до возвращения отца, но регламент утвердили. На бумажках написали мужские имена парами, примеры: Матвей и Елисей, Платон и Гордей, Борислав и Святослав, Борис и Глеб, Алексей и Александр, Никита и Кирилл. Женское имя было только одно — все горой стояли за Людмилу. Я была категорически против еще одной Милочки и вообще, хотела назвать дочку Евдокией, Дусей. Стоило сказать — родня стала всякие скептические звуки издавать, а папа…

— Прасковьей! Прасковьей назовите! Что Дуней-то? 'Девушка Прасковья, из Подмосковья', - трубно запел родной отец, видно, что-то из далекой молодости.

Я махнула рукой и дала слово, что как Игорь детей назовет, так и будет. Он и назвал, в честь дедов. Евгений и Вадим, вернее, Вадим и Евгений, если по старшинству. А дочку — Маргаритой, жемчужиной. Действительно, как еще? Была бы в святцах Сапфира, так бы назвали, драгоценность эту.

Мне два раза повезло. Первое — мальчишки спокойные, по крайней мере, не орут без причины, как сестричка. Второе — у меня есть муж.

Игорь очень заботливый отец, встает вместе со мной ночью на кормление, тем более, что молока на троих у меня уже не хватает, и я кормлю детей по очереди. Пока я кормлю счастливчика, остальные давятся детским питанием. Еще он встает, когда они плачут, пукают и какают. Носит на руках, гладит животы, моет попы. Ни разу мне не сказал 'я не умею' или 'я их уроню', как девочки на работе сплетничали.

Есть еще общее везение нашего века — памперсы и стиральные машины — автоматы. Дети с двух недель в ползунках. Как раньше наши бабушки пеленки метровые стирали, подгузники марлевые? Где они их сушили? У нас машинка не выключается, вдоль всех батарей сушилки с детскими вещами, баню Игорь чуть не каждый день с той же целью топит. Глажка — процесс, описанный Джеком Лондоном в романе 'Мартин Иден'. Брр… Действительно, зачем мне пробежка, спросите вы? Честно? Сбежать от 'три таза повесила, два таза сняла' и от этой самой глажки. Спасибо, опять Игорь помогает.