Орсон Кард - Эндер Виггин [компиляция]

— Ты закрыла мне лазейки!

Валентина не сразу поняла, о чем он. А затем до нее дошло: очевидно, Питер считал, будто она не заметит наличие секретного доступа к ключевым учетным записям и паролям Демосфена. Ну что за идиот! Когда-то он устроил целое представление, создавая для нее все это, — и она приняла как должное то, что он создал для себя лазейки, желая иметь возможность зайти, куда ему заблагорассудится, и изменить ее записи. С какой стати он решил, что она так это и оставит? Все эти лазейки она вычислила сразу же, в течение первых недель, и с тех пор каждое его изменение в эссе Демосфена она могла исправить раньше, чем они попадали в Сеть. Поэтому, когда она изменила все пароли и коды доступа, разумеется, она ликвидировала и все лазейки. А он как думал?

— Питер, — сказала Валентина, — если бы у тебя оставался ключ, лазейки не были бы закрыты, правильно?

Питер поднялся. Его лицо побагровело, кулаки были сжаты.

— Ты, неблагодарная сучка!

— Что ты мне сделаешь, Питер? Ударишь? Я готова.

Питер снова сел.

— Давай, двигай, — заявил он. — Шуруй в свой космос. Ликвидируй Демосфена. Без тебя обойдусь. Мне вообще никто не нужен.

— Потому-то ты такой неудачник, — сказала Валентина. — Ты никогда не сможешь править миром, пока до тебя не дойдет, что этого не достичь без сотрудничества со стороны каждого . Ты не можешь водить людей за нос, не можешь их заставлять. Они должны сами хотеть идти за тобой. Так же, как солдаты Александра Македонского были готовы следовать за своим царем и сражаться за него. А когда они перестали быть готовы, его власть в тот же миг испарилась. Тебе нужен каждый , но твой нарциссизм не дает тебе это понять.

— Здесь, на Земле, мне нужна готовность к сотрудничеству со стороны ключевых людей, — сказал Питер. — Но ты в их число не войдешь, так? Ну так двигай, пойди и скажи маме с папой, что ты задумала. Разбей их сердца. Тебе ж на все плевать, да? Ты собираешься полететь навстречу своему драгоценному Эндеру.

— Ты все еще ненавидишь его.

— Я никогда его не ненавидел, — возразил Питер. — Но сейчас, сию секунду, я определенно ненавижу тебя. Не сильно, но достаточно, чтобы мне захотелось пописать в твою постель.

Это была их давняя шутка, не для чужих ушей. Валентина не смогла сдержать смех:

— Ох, Питер, ты такой мальчишка!

Родители отнеслись к ее решению на удивление спокойно. Но лететь с нею они отказались.

— Вэл, — сказал отец, — думаю, ты права: Эндер домой не вернется. Когда мы это поняли… Это было больно. И хорошо, что ты хочешь к нему, даже если ни один из вас в итоге ни в какую колонию не отправится. Даже если речь идет всего о нескольких месяцах в космосе. Да пусть даже и лет! Ему будет в радость вновь побыть с тобою.

— Было бы лучше, если бы вы тоже полетели.

Папа покачал головой. Мама закрыла глаза пальцами — ее жест, говорящий: я вот-вот заплачу.

— Мы не можем лететь, — сказал отец. — У нас здесь работа.

— На работе могли бы придержать ваши места на годик-другой.

— Тебе легко говорить. Ты юная. Что для тебя пара лет? А мы… Не то чтобы старые, но старше тебя. Для нас время значит нечто иное. Мы любим Эндера, но не можем тратить месяцы или годы только на то, чтобы с ним повидаться. Нам осталось не так уж много времени.

— Но ведь именно об этом я и говорю, — сказала Валентина. — У вас не так много времени — и еще меньше шансов снова увидеть Эндера.

— Вэл, — произнесла мама дрожащим голосом. — Что бы мы ни делали, потерянные годы нам не вернуть.

Она была права, и Валентина это знала — хотя и не понимала, какое отношение это имеет к делу.

— Значит, вы собираетесь относиться к нему так, словно он умер?

— Вэл, мы знаем, что он не умер, — ответил отец. — Но еще мы знаем, что он не хочет нас видеть. Мы писали ему, с тех пор как война закончилась. Графф — тот самый, которого сейчас судят, — он нам ответил. Эндер не хочет писать нам письма. Наши письма он читает, но передал через Граффа, что ему нечего нам сказать.

— Графф — лжец, — припечатала Валентина. — Наверное, он ничего Эндеру не показывал.

— Возможно, — признал отец. — Но мы Эндеру не нужны. Ему тринадцать. Он становится мужчиной. С тех пор как он нас оставил, он проявил себя с лучшей стороны, но ему пришлось пройти и через ужасные испытания — а нас рядом не было. Не уверен, что он сможет нас когда-нибудь простить за то, что мы позволили ему уйти.

— У вас не было выбора, — сказала Валентина. — Его все равно забрали бы в Боевую школу, нравилось бы вам это или нет.

— Уверена, разумом он это понимает, — ответила мать. — А душой?

— Значит, я лечу без вас, — сказала Валентина.

Ей и в голову не приходило, что они могут не захотеть лететь к Эндеру.

— Ты оставляешь нас, — сказал отец. — Детям свойственно так поступать. Вы живете в доме, пока не приходит пора его покинуть. А потом вас больше нет. Даже если вы приезжаете в гости, даже если переезжаете жить поближе — это уже не то же самое. Ты думаешь, что ничего не изменилось, но это не так. Это случилось с Эндером, и так будет с тобою.

— Хорошо то, что ты больше не будешь с Питером, — сказала мать, начиная тихо плакать.

Валентина не могла поверить своим ушам.

— Ты проводила с ним слишком много времени, — объяснила мать. — Он на тебя плохо влияет. Делает тебя несчастной. Силком затаскивает в свою жизнь, чтобы ты не могла жить своею.

— Теперь это будет нашей заботой, — добавил отец.

— Удачи вам, — выдавила Валентина.

Неужели такое может быть? Неужели родители по-настоящему понимали Питера? Но если понимали, почему все эти годы позволяли ему… такое?

— Видишь ли, Вэл, — вздохнул отец, — если бы мы полетели к Эндеру, нам бы хотелось быть для него родителями, но у нас нет на то никакого права, никакой власти. Нам нечего ему предложить. Ему больше не нужны родители.

— Может, сестра? — сказала мать. — Сестра, может, и сгодится.

Она взяла Валентину за руку, словно хотела высказать какую-то просьбу.

Поэтому Валентина дала ей то единственное, что могла, — обещание:

— Я буду с ним. Не покину его до тех пор, пока он будет во мне нуждаться.

— Солнце, большего мы и не могли от тебя ожидать, — сказала мать.

Она крепко сжала руку дочери и через мгновение отпустила.

— С твоей стороны это поступок доброго и любящего человека, — сказал отец. — Ты всегда была такой. А Эндер всегда был твоим любимым маленьким братиком.

Валентина вздрогнула, услышав слова из детства. «Любимый маленький братик». Фу!

— Обязательно так его назову при встрече.

— Назови, — сказала мать. — Эндеру нравится, когда ему напоминают о хорошем.

Неужели мама всерьез считает, будто все то, что она знала об Эндере шестилетнем, в равной степени относится к нему сейчас, когда ему тринадцать?