Глен Кук - Теневая линия

– Гней, – сказал Кассий, – я вот как предлагаю поступить с этими трупами: отправь их на Посадочную Площадку Темной Стороны или в Ночной Город для вскрытия. Чем шире ты проинформируешь общественность об уликах, тем сложнее будет Ди истребить всех свидетелей. А на Мичема окажут давление с тем, чтобы он прекратил поддерживать Майкла.

– Хорошая мысль. Я, пожалуй, так и сделаю. Ладно, мне нужно идти. Хавик уже вступил в бой.

– Отец, – окликнул его Терстон, – радиограмма из Мира Хельги. Цейслак сообщает, что сангарийцы высадили десант. Ты дашь какие-нибудь указания?

– Скажи ему, пусть продержится, сколько сможет. Дружок Кассия появится там на днях. Гельмут, дай-ка крупным планом Уайтлэндсунд. Что-то Майкл странно построил свои войска.

– Вот это да! Отец, – крикнул Терстон полчаса спустя, – Хейкс докладывает, что он засек корабли с опознавательными знаками флота! Их там целая туча!

Энтузиазм сына вызывал у Шторма улыбку.

– Успокойся и следи внимательно, что будет дальше. Скажи Цейслаку, пусть все время остается на связи. – Шторм и сам прибодрился. – Гельмут, а этот дружок Кассия хитер, как Ди. Он хоть и попугал меня, но своего добился. Теперь он застигнет их со спущенными штанами и никому не даст уйти. На лице Дарксорда заиграла злорадная улыбка. Шторм еще раз оценил диспозицию на Уайтлэндсунде. Не то чтобы Майкл расположил свои войска не правильно, просто построение было слишком банальным. Некоторое время Хавик сможет противостоять ему, не неся больших потерь.

– Цейслак говорит, он уже вступил в контакт с Флотом, – доложил Терстон. – Они отправили туда целую эскадру и скоро по стенке размажут этих ублюдков.

– Замечательно. Все идет как по маслу. Ну, я пошел к себе, пока на части не развалился.

Ему снились разные кошмары. Что-то терзало его. Он что-то забыл. Упустил какую-то деталь, а это непозволительно, если имеешь дело с сангарийцами и Ди.

Терстон растормошил отца:

– Папа, просыпайся. Шторм открыл глаза.

– Что случилось? На тебе лица нет.

– Они атакуют крепость. Сангарийцы. Еще один флот. Только что звездоловы мне сообщили. Они наблюдают за боем, но помочь ничем не могут. И потеряли связь с Маусом.

Маус сидел в отцовском кресле, перед отцовским письменным столом. Глаза его были закрыты. Наверное, вот так чувствовал себя отец в тот день, когда он вернулся из Академии.

Когда это было? Всего несколько месяцев назад… А кажется, что уже полжизни прошло.

Слишком много всего случилось с тех пор. Слишком многое переменилось. Крепость миновала какой-то невидимый водораздел и выскользнула в совершенно чуждую ей вселенную, полную ненависти, бесконечно враждебную.

Он и сам переменился вместе со своим домом. Многое повидал. Многое совершалось с его помощью, причем такое, где нечем гордиться. Дорога, выложенная желтым кирпичом, дала резкий поворот, и он успел краем глаза увидеть свое семейство со стороны, о существовании которой он до Академии даже не подозревал.

– Я был тогда ребенком, – прошептал он. – Это просто боль взросления. Реакция на столкновение с реальностью.

С реальностью. С той особого вида реальностью, в которой существуют его семья и Легион, а также полчища их причудливых врагов и нагромождения проблем.

Он включил отцовский селектор и вызвал на связь оперативный штаб.

– Есть что-нибудь новое?

– Ничего нового, сэр. Все застыло на месте.

– Держите меня в курсе.

– Есть, сэр.

– Хороший ты оператор, – прошептал Маус, выключив селектор. – На твоем месте я с таким, как я, еще на прошлой неделе потерял бы терпение.

Он поднялся и принялся расхаживать по комнате.

Его не оставляло предчувствие, что вот-вот случится что-то ужасное. Весь день он себе места не находил. А не спалось ему уже несколько ночей подряд.

Если бы хоть было чем заняться…

Маус бродил теперь от шкафа к шкафу, в который уже раз осматривая отцовскую коллекцию. Он совершал такие обходы по меньшей мере раз в день – это, как ни странно, успокаивало.

Внезапно у него мелькнула мысль: не держал ли отец эти талисманы для той же самой цели?

Монеты, куклы, китайский фарфор, книги – все это немые свидетели прошлого, связующее звено в необозримом, вечно протекающем процессе. Ты протягиваешь руку, дотрагиваешься до них и чувствуешь себя частью чего-то неизмеримо большего, чем ты сам. Ты словно куколка оплетен бесконечными незримыми нитями, охватывающими все человечество… Впрочем, все это субъективные ощущения, чистые эмоции.

Все еще не в силах подавить тревогу, он вышел из кабинета и отправился во владения Кассия. По пути ему так никто и не встретился.

Крохотный, пустой мирок, в котором совсем недавно обитал Железный Легион, напоминал навсегда умолкшие, заброшенные города, причины запустения которых история даже не удосужилась сохранить в своей памяти. Уведите из Крепости двадцать тысяч человек, и она превратится в пустую скорлупу, вздрагивающую от собственного гулкого эха.

В эти дни он улавливал звуки, которые раньше просто не замечал: постоянный шумовой фон, создаваемый системами жизнеобеспечения, обычно забивался людским топотом и голосами. Что-то мистическое, жутковатое чудилось ему в этих звуках. Иногда, проходя по пустынным коридорам служебного яруса, он вдруг застывал на месте, на какую-то долю секунды поверив, что он совсем один блуждает по пустому сооружению, а на семь тысяч световых лет вокруг нет ни одного человека.

В такие моменты он сгибался под навалившимся на него ощущением пустоты, за которым накатывала волна безумного страха. Отчужденность – это не то же самое, что одиночество. Человек, обреченный на отчуждение, живет как бы в пузыре, он не видит людей снаружи. Душой он чувствует их присутствие и понимает, что люди эти станут доступны, стоит только подобрать заветный ключ. Отгороженность эта эмоционального свойства, а не физического. А подлинно одинокий человек отрезан от человеческого общения непреодолимыми физическими барьерами.

Маус знал: он никогда не забудет лицо Феарчайлда в пыточной камере на том астероиде – какое ликование отразилось на этом лице, когда Маус вошел туда. Феарчайлд едва ли не с радостью ожидал пытки, которая подтвердила бы его принадлежность к общему стаду.

Маусу казалось, что он проник в самые глубины сознания этого животного, называемого человеком. Неудачные браки, сохраняющиеся бесконечно долго, жестокость во взаимоотношениях, совершенно противная логике, – большинство людей идут на это потому, что предпочитают боль одиночеству. Даже боль подтверждает принадлежность к чему-то.

– Эта тварь не бывает настоящим солипсистом, – пробормотал он.