Дэн Симмонс - Гиперион. Сборник

– Мы всегда были вашими хозяевами, – терпеливо вздохнул советник Альбедо. – Вы – гниющая плоть, вместилище обезьяньих мозгов… болтливые приматы, которые начинают разлагаться с момента рождения. Ваше единственное предназначение во Вселенной – служить повитухами высших форм разума. Тех, кто воистину бессмертен.

– Центр… – брезгливо процедил кардинал Мустафа.

– Отойдите, – распорядился Альбедо, – или…

– Или что? – рассмеялся Великий Инквизитор. – Или будете пытать меня, как эту несчастную, введенную в заблуждение? Или заставите свое чудовище снова забить меня до смерти? – Мустафа ткнул голографической рукой сначала в Немез, потом – в Альбедо и, продолжая смеяться, обернулся к Энее: – Ты все равно мертва, дитя. Скажи этому лишенному души существу то, что оно хочет знать, и мы положим конец твоим мучениям за считанные секунды, без…

– Молчать! – рявкнул Альбедо, вытянув руку и сомкнув пальцы в кулак.

Кардинал Мустафа застонал, схватился за сердце и рухнул на пол. Его голографический образ прокатился сквозь ноги Немез к окровавленным стопам Энеи и погас.

Кардинал Лурдзамийский и монсеньор Одди, сохраняя полнейшую невозмутимость, повернулись к Альбедо.

– Советник, – сказал госсекретарь вкрадчивым, заискивающим тоном, – не позволите ли мне вкратце допросить ее? Если мы не преуспеем, вы сможете сделать с ней что пожелаете.

Одно долгое мгновение Альбедо холодно-изучающе смотрел на кардинала, потом хлопнул Немез по плечу, и та отступила.

Лурдзамийский потянулся к изувеченной руке Энеи, словно желая пожать ее. Голографические пальцы погрузились в истерзанную плоть.

– Qued petis? – шепнул кардинал, и в десяти световых минутах от них, вопя и мечась в противоперегрузочном баке, я понял через знание Энеи: «Чего ты ищешь?»

– Virtutes, – прошептала Энея. – Concede mihi virtutes, quibus indigeo, valeum impere.

«Силы. Мне нужны силы довести до конца то, что задумала».

– Desiderium tuum grave est («Серьезное решение»), – ответил кардинал. – Quid ultra quaeris? («Чего еще ты ищешь?»)

Сморгнув кровь со здорового глаза, чтобы видеть собеседника, она негромко, но решительно произнесла:

– Quaero togam pacem. («Я ищу мира».)

Советник Альбедо снова рассмеялся.

– Ваше преосвященство, – саркастически заметил он, – неужели вы полагаете, что я не знаю латыни?

Кардинал Лурдзамийский оглянулся на человека в сером.

– Напротив, советник, я нисколько не сомневаюсь в ваших познаниях. Ее дух почти сломлен. Это видно по лицу. Но более всего она боится огня… А не зверя, которому вы хотите ее скормить.

Альбедо скептически посмотрел на него.

– Дайте мне пять минут, советник, – попросил кардинал. – Если не поможет огонь, натравите на нее своего зверя.

– Три минуты. – Альбедо отступил к Немез. Лурдзамийский попятился шагов на пять.

– Дитя! – Он снова перешел на стандартный английский. – Боюсь, тебе будет очень больно.

Он повел голографической рукой в воздухе, и из-под решетки вырвался столб синего пламени, опалившего голые ступни Энеи. Кожа запылала, обуглилась и потрескалась. В каземате запахло паленым мясом.

Энея, крича, рвалась из оков. Нижний конец железной крестовины раскалился, обжигая икры и бедра. Кожа вздулась волдырями.

Кардинал Лурдзамийский снова повел рукой, и пламя ушло под решетку; синие язычки словно притаились и сверкали как глаза голодных хищников.

– Ты испытала лишь малую боль, – вкрадчиво проговорил кардинал. – Как ни прискорбно, но при сильных ожогах боль не стихает, даже когда сгорают нервы и кожа. Говорят, это самая мучительная смерть.

Энея скрипнула зубами, удерживая крик. Кровь из разодранных щек капала на грудь… грудь, которую я ласкал и целовал… Заточенный в противоперегрузочном саркофаге в миллионах километров от нее, я вопил и неистовствовал в окружающем безмолвии.

– Телепортируйся прочь от всего этого, – ступив на решетку, посоветовал Альбедо. – Телепортируйся на корабль, который несет Рауля навстречу верной гибели, и освободи его. Телепортируйся на корабль Консула. Автохирург вылечит тебя. Ты проживешь с любимым долгие годы. Иначе тебе придется из-за своего упрямства медленно умирать в ужасных муках здесь, а Раулю из-за тебя – умирать жуткой смертью где-то далеко. Ты больше никогда не увидишь его. Никогда не услышишь его голос. Телепортируйся, Энея. Спасайся, пока не поздно. Спасай своего любимого. Через минуту этот человек сожжет твои ноги и руки, оставив только обугленные кости. Но умереть мы тебе не позволим. Я натравлю на тебя Немез, и она будет пожирать тебя. Телепортируйся, Энея. Прямо сейчас.

– Энея, – возгласил кардинал Лурдзамийский, – es igitur paratus? («Итак, ты готова?»)

– In nomine Humanitis, ergo paratus sum, – глядя кардиналу в глаза, отвечала Энея. «Во имя Человечества – готова».

Кардинал Лурдзамийский взмахнул рукой. Все горелки взревели одновременно. Пламя поглотило мою любимую и кибрида Альбедо.

Пожираемое огнем тело Энеи выгнулось в мучительной агонии.

– Нет!!! – взревел Альбедо из пламени и бросился прочь от охваченной огнем решетки. Синтетическая плоть пылала, отваливаясь от синтетических костей. Дорогой костюм горящими лохмотьями взлетел к потолку, классическое лицо оплавилось, стекая на грудь. – Нет, черт тебя подери! – Он потянулся пылающими пальцами к горлу кардинала.

Руки Альбедо прошли сквозь голограмму. Вглядываясь сквозь пламя в лицо Энеи, кардинал поднял правую руку:

– Miserecordiam Dei… in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. [122] Помилуй, Господи… во имя Отца и Сына и Святого Духа… (лат.).

Это были последние слова, которые она услышала. Пламя поглотило ее лицо. Волосы вспыхнули факелом. На миг все затмило ослепительно оранжевое сияние, а потом наступила тьма.

Но я чувствовал боль ее последних мгновений. И слышал ее мысли, будто крик – нет, шепот в моем сознании.

«Рауль, я люблю тебя».

А потом жар усилился, боль умножилась, ее ощущение жизни, любви и долга вознеслось над пламенем, уходя в небеса, – и Энея умерла.

Мгновение ее смерти обрушилось на меня как взрыв… образы, звуки – все исчезло. В этот миг из вселенной исчезло все, ради чего стоило жить.

Я больше не кричал. Я прекратил биться о стены и безвольно завис в невесомости, чувствуя, как опорожняется бак, как в мои жилы вливаются наркотики, как присасываются ко мне шланги, словно пиявки и черви, пожирающие еще живую плоть. Мне было наплевать.

Энея мертва.

Факельщик перешел в квантовое состояние. Очнулся я уже в Шредингеровой камере смертников.

Наплевать. Энея мертва.

В моей камере нет ни часов, ни календаря. Не знаю, сколько дней, недель, месяцев я пробыл за гранью безумия. Может, я провел без сна много суток. Может, проспал несколько недель. Не знаю.