Джеймс Кори - Восстание Персеполиса

Она откинулась навзничь.

Все меняется и будет меняться впредь. Эта мысль ужасает, когда все хорошо, а сейчас утешала. Как бы там ни было, можно не сомневаться: таким, как сейчас, положение не останется. И, если она покажет себя умной и ловкой, если ей повезет, она сумеет повлиять на новые перемены. Или воспользоваться ими. Она найдет Джима, надо только быть терпеливой.

Лоза, оторвавшись от скалы, поплыла по ветру, которого здесь, внизу, не ощущалось. Наоми проследила, как плеть метнулась к юго-востоку, на миг сцепилась с другой, расцепилась и поплыла дальше. На ее месте проглянули новые звезды: блестящие сквозь века или десятилетия, случайно упавшие сюда и сейчас лучи.

Наоми задумалась, нет ли среди них Лаконии.

Уинстон Дуарте смотрел на игравшую у фонтана дочь.

Терезе уже исполнилось десять, и она почти догнала ростом свою мать. Девочка возилась с пластилиновым корабликом, самостоятельно открывая связь между формой и плавучестью. Она создавала и переделывала суденышко по собственному проекту. Придумывала формы не только эффективные, но и наиболее эстетичные. Чтобы плавал, и слушался руля, и притом был еще и красив. Ее гувернантка, полковник Илич, сидела на краю фонтана, разговаривая с ученицей. Направляя ее мысли и помогая связать труд своих рук с уроками математики, истории, искусства.

Дуарте не знал, понимает ли дочь, как одиноко ее детство. В здании государственного совета были помещения для детей – позволявшие жить, работать, учиться, пока родители направляют механизм империи, но большая часть классов – как и рабочих кабинетов – пустовали. Они готовились для поколения, которое только народилось. Терезе не повезло со сроками. Когда-нибудь по улицам и паркам Лаконии будут бегать дети, но Тереза к тому времени станет взрослой.

Девочка наклонилась, спуская на воду свой последний проект. Илич о чем-то спросила ее. Тереза ответила. С такого расстояния Дуарте не слышал разговора, но увидел, как дочка по-другому перехватила лодочку. И больше того, увидел перемену в ее сознании.

Это началось совсем недавно, и он еще не решил, как к такому относиться. Что-то, когда девочка глубоко задумывалась, изменялось в рисунке ее головы. А когда работала с пластилином, захватывало и ее руки. У Илич это тоже проявлялось, хотя с меньшей силой. Из всех перемен его восприятия это было самым интересным. Дуарте подозревал, что в некотором роде видит мысль.

Тереза оглянулась на него, и что-то неуловимо сдвинулось в ней еще прежде, чем она подняла руку. Отец помахал ей тоже, ответил на улыбку и скрылся в здании, чтобы не отвлекать дочь. Он всей душой любил девочку, и ничто не приносило ему такой радости, как наблюдение за ее учебой, но его присутствие не шло на пользу ни ей, ни империи. Его призывал долг.

Келли ждал его в личном кабинете. Один взгляд на лицо помощника сказал Дуарте: прибыли. У него упало сердце. Он страшился этой минуты с тех пор, как узнал, что Наталия Син просит о личной встрече. Однако это было ее право. И его обязанность.

– Они в восточной гостиной, сэр.

– Они?

– Она взяла с собой дочь, сэр.

Еще один удар в солнечное сплетение. Однако…

– Хорошо, благодарю вас, Келли.

Наталия и Эльза Син оделись соответственно поводу. В темно-синие платья с белой отделкой. Не полный траур, но достаточно строго. Дуарте сел напротив. Келли подал чай с кексами. Дуарте подмывало вглядеться в то, неуловимое, проверить, отличаются ли горе и гнев от раздумий Терезы над игрушечной лодочкой, но он счел это невежливым и воздержался.

Келли, выходя, закрыл за собой дверь. Дуарте пригубил чай. Наталия Син к своему не прикоснулась, а ее малышка взяла кексик. Сладость сахара для детей важнее всего. Даже важнее потери. В этой мысли была глубина. Прекрасно и в то же время грустно.

– Доктор Син, – первым заговорил Дуарте. – Я сочувствую вашей потере.

Она чуть вздернула подбородок – гордо, вызывающе. Он надеялся, что она не сделает никаких глупостей. Горе бывает ужасно.

– Благодарю вас, сэр, – глухо произнесла она.

Малышка встрепенулась, удивляясь не словам, а голосу матери. Умный ребенок, Дуарте видел. Наделена эмпатией, а это, в сущности, важнейший из видов интеллекта. Малышка подвинулась на кушетке, прижалась к матери.

Дуарте подался к ним, опустил на стол чашку. Переплел пальцы и, заговорив, постарался вложить в голос те же тепло и заботу, что выразила своим движением малышка:

– Вы просили о разговоре. Что я могу для вас сделать?

– Я хотела бы видеть официальные документы следствия о смерти моего мужа, – ответила она и сглотнула.

Дуарте не удержался. Утратил сосредоточенность, и то, неуловимое – мысль, сознание или внимание, – стало для него на миг ясно. Оно туго охватывало голову и грудь Наталии Син, окутывало их как вуалью. У малышки – Эльзы – оно было рассеянней и сгущалось в сторону матери, словно что-то вещественное тянулось к ней от дочки. Желание утешить и утешиться выражалось в силовом поле, и это была не просто метафора. Он сознательным усилием переключился на обычное восприятие, ощущая легкий стыд, словно невольно подслушал что-то.

– Конечно, – сказал он. – Я позабочусь, чтобы вам их передали.

Наталия Син коротко кивнула и смахнула слезу, как севшую на щеку муху.

– Он был хороший человек, – продолжал Дуарте. – Я это знаю, и вы знаете. В другое время, в другом месте он заслуживал бы награды.

– Он не был убийцей, – шепнула она.

– Он оказался в чрезвычайной ситуации и среагировал слишком остро, – ответил Дуарте. – Мы занимаем особое место среди человечества. К нам применимы более суровые законы. К вам, ко мне, к нему. На то есть причины, и я хочу, чтобы вы знали, как я ценю его жертву. И вашу. Вас обеих.

Эльза теперь смотрела на него, словно поняла, что речь идет о ней. Дуарте улыбнулся девочке, и та не сразу, но улыбнулась в ответ. Он видел в ней отражение мелких, мягких черт матери. И отца тоже. Он взял Наталию за руку, и та не отстранилась.

– Вы получите всю поддержку правительства, какую пожелаете, – заговорил он. – Вашей дочери обеспечено место в академии. Ваша работа важна для нас. Для меня. Я понимаю, как вам тяжело, и даю слово, вы не останетесь один на один со своим горем. Мы все с вами во всем, что вам потребуется.

На этот раз она кивнула не так отрывисто. Не стала утирать слез. Дочь забралась ей на колени, и Наталия обняла ее свободной рукой, стала укачивать. От этого зрелища разрывалось сердце, но принял решение он, и он не стал отводить взгляд от последствий. Это тоже был его долг.

– Что еще я могу для вас сделать?

Она покачала головой. Говорить не могла. Пока она плакала, Дуарте палил ей еще чаю и сел, свидетелем ее горя, третьим с ней и ребенком. Спустя несколько минут Наталия подняла на него взгляд – прояснившийся, успокоенный. Он глубоко вздохнул, мягко сжал и выпустил ее руку.