Джеймс Кори - Пепел Вавилона

Наконец Алекс, не прерывая течения беседы, сготовил на всех курицу под арахисовым соусом и, пока Кларисса смешила всех рассказом о тюремной литературной студии, пустил по кругу миски. Наоми ела вилкой, прислонившись к плечу Джима. Соус был приготовлен не по-астерски, но вкусно.

Она чувствовала, что Джим еле держится. Он молчал, но Наоми видела – по тому, как он дышал и бессознательно притопывал ногой, будто ребенок, когда старается не уснуть за взрослой беседой. Она и сама вымоталась: день выдался долгим, и ставки были высоки. Оставшееся после паба легкое опьянение сходило, и в суставы пробиралась глубокая мутная усталость. Но и оборвать эту минуту не хотелось – жаль было терять каждую минуту с этими людьми, в этом месте, хотя рано или поздно вечер должен был кончиться. Нет, не хотя. Потому что.

Потому что рано или поздно кончается все. Ничто не вечно. Ни мир. Ни война. Ничто.

Она поднялась первой. Собрала пустые миски – свою, Джима и Бобби – и отправила в утилизатор. Потянулась, зевнула и подала руку Джиму. Тот понял намек. Алекс, не прерывая рассказа о музыкальном спектакле, виденном еще в годы службы на Титане, кивнул им – спокойной ночи. Наоми отвела Джима к лифту, от лифта к каюте, а вслед им неслись взрывы смеха – слабели вдалеке, но не замолкали. Пока что.

Джим упал на койку марионеткой с перерезанными нитями, закрыл локтем глаза и застонал. В таком свете он снова выглядел мальчишкой. Щетина на шее и вдоль подбородка редкая и неровная, как первый пушок. Наоми помнила времена, когда тело Джима манило ее как наркотик. Так манило, что она пошла на риск остаться с ним. Он тогда не знал, какой это для нее рывок. Он, пожалуй, и до сих пор не знал. Иные секреты остаются секретами, даже когда о них расскажешь. Джим снова застонал, убрал руку, взглянул на нее. В его улыбке изнеможение мешалось с восторгом. Усталость – от того, что пришлось пройти. Радость – за то, чего добились. И от того, что они оба здесь.

– Па возьмется за эту работу? – спросил он. Чуть ли не с сожалением.

– Да, в конце концов возьмется, – ответила Наоми. И, чуть помолчав, спросила. – Когда ты это придумал?

– Союз или насчет Па?

– Насчет Па.

Джим пожал плечами.

– Было, в общем, ясно, что ставить во главе землянина не годится. Я подумал, что Фред бы кого-нибудь нашел. Тогда, наверное, и стал поглядывать на нее. Во всяком случае, сознательно. Хотя она – идеальный вариант. Порвала со Свободным флотом, чтобы помочь Поясу. Никто другой на это не решился, во всяком случае, так открыто. И она победила в сражении, в которое повела своих людей. По-моему, те, кому следует, примут ее всерьез.

Наоми присела на край койки. Койка качнулась под их весом, сдвинув Джима поближе к ней. Он позвал ее, раскинув руки, и она пристроилась рядом.

– Ты думаешь, она будет довольна?

– Не знаю. Мне о таком подумать страшно, но она, может быть, другая и найдет какие-то плюсы. Главное, что она справится. Эта игра ей по силам. Во всяком случае, никого лучше я не знаю.

– Надеюсь, ты прав, – сказала Наоми. – Ты правда считаешь, что не справился бы?

– Я вообще не вариант. За мной слишком много истории. Может, землянин и сгодится поколения через три, когда все переменится.

Наоми засмеялась, устроилась поближе.

– А тогда еще что-нибудь стрясется.

– Да уж, – кивнул Джим, – наверняка. Но на ближайшее время, по-моему, лучше нее для этой работы не найти. На втором месте у меня была ты.

Она приподнялась, заглянула ему в глаза – не шутит ли. Вдалеке захохотал Амос – до них долетело гулкое эхо. На лице Джима раскаяние скрывало усмешку.

Боже, да он это серьезно!

– Ты бы справилась, – заговорил он. – Ты умница. Ты астер. Ты так же, как Па, а то и лучше, противостояла Свободному флоту. Твое досье устроило бы Землю и Марс, а в Поясе у тебя достаточно связей, чтобы тебе поверили.

– Ты же понимаешь, что я не могу, да?

– Нет. – В голосе Джима прозвучало что-то похожее на печаль. – Я знаю, что ты не захочешь. Знаю, что ты бы возненавидела эту работу. Но было бы надо – сделала бы. Если бы никого другого не нашлось. Не смогла бы отказать, окажись ты нужна так многим.

Она легла на место, подумала и содрогнулась.

– Я прав, да? – спросил Джим. – Ну и как ты?

Она взяла его руку и укрылась ею, как одеялом. Джим повторял этот вопрос каждые несколько дней с тех пор, как закончилась война. Как она? Вопрос звучал невинно, но за ним многое стояло. Она убила давнего любовника, старых друзей. Ее, как жажда, мучила тоска, что не нашла способа спасти сына. Джим не спрашивал, в порядке ли она, – он хотел знать, насколько ей плохо. Но на его вопрос не было ответа. «Я не избавлюсь от вины и горя до конца жизни» было бы такой же правдой, как «Я потеряла сына много лет назад». Она утешалась тем, что еще жива. И Джим жив. И Амос, и Алекс. И Бобби, и Кларисса.

Она была таким же чудовищем, как когда-то – Кларисса и Амос. Когда казалось, что все пропало, она нашла способ сохранить свою маленькую семью. Две стороны не уравновешивали друг друга, но существовали рядом. Боль и облегчение. Грусть и удовлетворение. Зло и очищение поселились в ее сердце, и одно не притупляло другого.

Джим все это знал. Он спрашивал не за тем, чтобы услышать ответ. Спрашивал, чтобы она знала, что ответ ему важен. Только и всего.

– Я в порядке, – ответила она. Так она отвечала каждый раз. Джим дотянулся свободной рукой, приглушил свет. Наоми закрыла глаза. Так им было очень уютно. По дыханию Джима она слышала, что тот не спит. Что о чем-то думает.

Она тоже не давала себе уснуть. Ждала его. Обрывки сновидений мелькали перед глазами. Временами она теряла ощущение тела.

– Как ты думаешь, стоит нам побывать в колониях? – спросил он. – Вроде бы, может, и стоит. В смысле мы же побывали на Илосе. А если мы сумеем вроде как накатать путь? Наладить его. Может, Па проще будет подбить на риск астерские корабли.

– Может быть, – сказала она.

– Потому что второй вариант для нас – остаться здесь. Тут будет полно работы. Отстроиться. Подготовить Медину к возвращению Дуарте. Сама понимаешь, чем бы он там ни занимался, рано или поздно станет проблемой. Просто не знаю, куда нам теперь податься.

Наоми кивнула. Джим подкатился к ней поближе. Тепло его тела, запах кожи утешали.

– Давай еще минутку побудем здесь, – сказала она.

К ак в вопросе астрономии тогда, как и теперь в вопросе истории все различие воззрения основано на признании или непризнании абсолютной единицы, служащей мерилом видимых явлений. В астрономии это была неподвижность Земли; в истории – это независимость личности – свобода. В астрономии новое воззрение говорило: «Правда, мы не чувствуем движения Земли, но, допустив ее неподвижность, мы приходим к бессмыслице; допустив же движение, которого мы не чувствуем, мы приходим к законам», – так и в истории новое воззрение говорит: «И правда, мы не чувствуем нашей зависимости, но, допустив нашу свободу, мы приходим к бессмыслице; допустив же свою зависимость от внешнего мира, времени и причин, приходим к законам».