Максим Далин - Расовая теория [СИ]

Может, ему легче было бы умереть, думал я, но посмотрев Эрзингу в лицо, понимал, что восприятие мира у него вовсе не предсмертное. Я слушал, как он расспрашивает Мать Хейр о перипетиях боя и обсуждает тактику пиратов, как Хнжу время от времени вставляет своё скрипучее слово — и все старые установки в моей голове ломались с тем же пластмассовым хрустом.

Урод Эрзинг казался более самодостаточным и счастливым, чем большинство моих идеально здоровых кэлнорских знакомых с высоким генетическим индексом. Мать Хейр разговаривала с ним, как с союзником и партнёром, а не как с больным ребёнком — и подход к боям в Просторе у Эрзинга был не ученический, а профессиональный.

Из разговоров за обедом я понял, что Эрзинг легко заменяет компьютер в системе управления полётами — и это меня уже не удивило. Мозг Эрзинга работал за себя и за исковерканное тело.

А каждый обед представлялся мне непростым приключением, пока я не привык к особенностям здешней компании. Эрзинг, желая достать что-то, находящееся вне его досягаемости, пользовался телекинезом так же непринуждённо, как обычный гуманоид пользуется собственной рукой. Дотти болтала и рисовала на клочках бумаги капельками соуса. Жук разевал пасть, вытягивал оттуда ужасающее подобие пары тонких щупалец и сгребал ими с тарелки буроватую слизь — а потом тщательно чистил щупальца лапами. Мать Хейр с непроницаемым лицом поясняла, из каких невероятных и несъедобных ингредиентов синтезированы вполне вкусные блюда, а прочие с теми же минами предлагали новые рецепты.

Я помалкивал. Мне нужно было всё это переварить, объяснить себе. Я не тосковал по дому, как ни дико в этом признаться, но я ещё не был частью этого мира, хоть и желал отчаянно. Я набирался храбрости, надеясь задать откровенный вопрос — и был уверен, что начинающееся общение после этого вопроса прервётся, поэтому храбрости не хватало.

Вечером Жук забрался в паутинный кокон на потолке спальни, а Эрзинг и Дотти сделали себе инъекции — очевидно, разных препаратов. Я наблюдал и думал, что оба живут на лекарствах — и снова мелькала мысль, что такая зависимость, пожалуй, ужаснее смерти.

— Хочешь спросить, что это? — перехватила мой незаданный вопрос Дотти, почёсывая за ушами тушканчика, забравшегося к ней на подушку. — У меня — гормональный коктейль: Мать и медики Стаи считают, что моё тело может чуточку измениться, если делать эти уколы в периоды, которые мне рассчитали. Что я могу стать немного более женственной. Хотя, знаешь, Ли-Рэй, это — просто для красоты, — подытожила она и хихикнула. — Девочкам хочется быть красивыми.

— Дотти надеется на бюст! — хмыкнул Эрзинг. — Будто наличие или отсутствие сисек делает человека лучше или хуже… женщина!

— А ты? — осмелился я.

— Я — другое дело, — спокойно сказал Эрзинг. — Я поддерживаю свой жалкий скелет, чтобы он не развалился на части. Прямо-таки заставляю его быть скелетом, а не растаявшим мороженым. Видишь: до сих пор он держится. Уже шестнадцать лет держится — наверное, так будет и впредь.

— А больше ничего сделать нельзя? — вырвалось у меня, и я тут же об этом пожалел, но Эрзинг был непробиваем.

— Недавно считалось, что и этого сделать нельзя. Эта инфекция деформирует и размягчает кости, от неё обычно умирают. Моя мать — не Ма, а биологическая мать — подцепила вирус после катастрофы на посадке. Лаконцы, бывает, его цепляют на фоне ослабленного иммунитета — ну и вот. Она покалечилась, нервы… Оказывается, была беременна несколько дней. Конечно, случись это где-нибудь в цивилизованных местах, а не на дикой планете, её бы от меня избавили. Но спасатели подзадержались — а когда потеряшек нашли, было поздно. Её организм уже собрал меня из бракованных деталей.

— Ты родился на Мейне? — спросил я, хоть слова застревали в горле.

— Да, — сказал Эрзинг и так точно швырнул использованный шприц в кюветку на другом конце комнаты, что без телекинеза явно не обошлось. — Лаконцы печально посмотрели на меня и решили, что я не жилец в лучшем из миров. Что ласковые руки Солнечных Дев заберут меня в хрустальные сады рая, этого не избежать. И размышляли, стоит ли затягивать мою агонию.

— Но ведь… — заикнулся я, а Эрзинг усмехнулся.

— Ли-Рэй, Ма пыталась лечиться в этом медицинском центре. Лучевое поражение, ага… Её они, как ты понимаешь, отлично вытащили, но обрадовали, что жить ей придётся без детей. А Ма любит детей, она переживала. И тут вдруг рядом такое дело — абсолютно неуместный в нашем лучшем из миров полудохлый уродец-парапсихик. Ма запретила им меня добивать.

— Да! — вставила Дотти. — Мама сказала, что заберёт Эрзинга себе. Её пугали — ну, просто ужасно — все, и доктора, и лаконцы, ей все говорили, что она не справится, что будут спонтанные эти… выбросы ПП… что младенчик ей дом спалит, она же не умеет блокировать ПП у детей и научиться не сможет, потому что не парапсихик…

— Научилась, — сообщил Эрзинг с глубоким уважением, переходящим в восторг. — Сначала мне было очень плохо, понимаешь, и я был очень тихий. Ма начала поддерживающую терапию, мне чуть полегчало и появились силы орать. Я орал целыми днями, во всех диапазонах, и голосом, и телепатически, вокруг меня всё летело на пол и в стены, Ма заменила все предметы в нашей комнате на негорючие — но её одежду я всё-таки поджигал два раза. Честное слово, Ли-Рэй, я не знаю, откуда у Ма столько сил и терпения — мы ведь как-то это пережили, оба.

— Когда стало ясно, что у Эрзинга интеллект выше среднего, лаконцы порывались его исследовать, — снова встряла Дотти. — Только Мама не разрешила к нему приставать — его чужие раздражали…

— Только ты не раздражала, — ухмыльнулся Эрзинг. — Просто, понимаешь, бесит, когда кто-то сперва собирался тебя придушить, а потом начинает жутко интересоваться твоим здоровьем.

— Не я… — сказала Дотти задумчиво. — Не тебе, кстати, удивляться Маминому терпению — ты тоже невозможно терпеливый. Я ведь была несносная, да?

— Никогда ты не была несносная, — возразил Эрзинг. — Ты была нервная и печальная. Кто угодно был бы таким, если бы его украли из дома, искалечили и продали, как куклу. Но ты всегда была очень милая и обожала обниматься.

Дотти сделала скорбную мину — и Ларга сделала скорбную мину, цепляясь за её плечо. Эрзинг наблюдал с еле заметной усмешкой.

— Я, наверное, тебя тискала, как плюшевую зверюшку, — сказала Дотти покаянно. — Тебе ведь было больно…

— Было бы — сказал бы, — возразил Эрзинг.

— А откуда взялся Жук? — спросил я.

Мне уже не было страшно. Я слушал и становился мейнцем — так я это воспринимал, Проныра. Переставал быть кэлнорцем. Мне больше не хотелось быть кэлнорцем. Мне больше не хотелось, чтобы Кэлнором стала вся Вселенная, потому что я уже начинал понимать, какова ценность тех, кого мы считали недочеловеками.