Генри Олди - Блудный сын, или Ойкумена: двадцать лет спустя. Книга 3. Сын Ветра

— Но это же колоссальный козырь для энергетов! Почему же гематры…

— Это козырь, но это ещё и оружие. Если эффект Вейса — не специфическое свойство психики энергетов, не патология, тогда в действие вступают законы физики. А это уже область компетенции нашей замечательной ларгитасской науки. Вы в курсе, что до закрытия Скорлупы на Шадруване гибли энергеты? Не в курсе? Я так и думала. У этой информации высший уровень секретности. Отсечение одной из двух реальностей приводило их к энергетическому голоданию и быстрой смерти. Если бы «эффект Шадрувана» удалось воспроизвести искусственно…

— Оружие против энергетов. И только энергетов.

— Гематры просчитали это раньше других. Просчитали — и приняли меры.

Оружие, думает Гюнтер. Из-за оружия доктор Ван Фрассен закрыла Саркофаг, спасая себя и других. Оружие падало сверху; оружие таилось внутри. Сабли, кинжалы. Лучевики. Бомбы. Плазматоры. Межфазники. Наплевать и забыть. Такого оружия, какое дала бы Ларгитасу разгадка здешней тайны, ещё не знала Ойкумена.

— Но Горакша-натх — энергет! Мой сын — антис. Оба сейчас здесь, под Саркофагом, и не испытывают особых неудобств. Ну, не больше, чем другие.

— Вы прошли сюда под шелухой . Вы уже находились в реальности галлюцинаторного комплекса, когда проходили через Скорлупу. В ней вы и остались — другой здесь просто нет. Скоро у брамайна, у вашего сына — и у криптидов — возникнут проблемы с энергетической подпиткой. Это не смертельно, но весьма неприятно. К нам с вами, как к менталам, это тоже относится в полной мере. Поверьте, я знаю, что говорю! Нахлебалась за двадцать лет, полной ложкой… Берегите силы, не расходуйте их попусту. Мы здесь на голодном пайке, восстанавливаться придётся долго…

— Кстати, о голодном пайке. Надо бы проведать криптидов, — Гюнтер встаёт, разминает затёкшие ноги. — Проведать и покормить.

В ответе доктора Ван Фрассен звучит горечь:

— Чем? Еды не хватает для людей.

— Тем, что они любят больше всего.

— Человечиной?

Годы под Саркофагом окрасили чувство юмора женщины в чёрный цвет.

— Вроде того, — соглашается кавалер Сандерсон. — Идёмте.

Двор был полон тьмой и движением.

Ночь не принесла прохлады.

Они сидели на крыльце: раздетые, в одних трусах. Гай Октавиан Тумидус — в армейских хлопковых, цвета хаки, Лючано Борготта — в семейных, синих в мелкий белый горошек. Единственный в Ойкумене консуляр-трибун Великой Помпиии, в чьём подчинении не было легионов — и завкафедрой инициирующей невропастии в антическом центре "Грядущее", единственном центре Ойкумены, где занимались не индивидуальными антисами, а коллективными.

— Как в старые добрые времена, — сказал Борготта. — Только мы с тобой.

— Добрые, — кивнул Тумидус. — Нашел, о чём напомнить.

— Ну, нашёл.

— Сволочь.

— От сволочи слышу. Рабовладелец.

— Был. Твоими молитвами.

— Вот и славно.

— Тише. Разбудишь.

— Я и так тихо…

Во мраке сновали жёны и дети Папы. Стирали бельё в тазах, взгромоздив ёмкости на шаткие колченогие табуреты. Развешивали постирушку на верёвках, натянутых от забора к дереву, от дерева к карнизам крыши. В земляной печи, зарыт в горячий песок под костром, выпекался арбут — ячменный хлеб с квашеным молоком и топлёным козьим жиром. Девочка лет десяти, шёпотом напевая скабрезные куплеты, чистила гору морских окуньков. Гора уменьшалась со скоростью выхода челнока на орбиту. Рядом рос курган чищеной рыбы, обещая сравняться с первоначальной горой. Разбросанная вокруг чешуя серебрилась в лунном свете. За забором, на улице, играли мальчишки.

Всё происходило в мёртвой тишине. Ну хорошо, не в мёртвой — в живой. Шарканье подошв, кряхтенье, скрип ножа, зацепившего жабры. Удары босых пяток о землю. Бульканье воды. Куплеты. В сравнении с обычным гвалтом, царившим во дворе Папиного дома, эту тишину можно было счесть удивительной. Тиран и деспот, антис и карлик, обожаемый и проклинаемый Папа Лусэро наконец заснул, забылся хрупким тревожным сном — и любой член семьи скорее откусил бы себе язык, чем разбудил бы старика.

— Я вызову мобиль, — сказал Борготта, не двигаясь с места. — Пусть отвезёт меня в отель. Ещё немножко посижу и вызову.

— Не здесь, — предупредил Тумидус.

— Знаю. Я вызову мобиль с соседней улицы. Скажу, чтобы сел на площади, у фонтана. До фонтана три квартала, шум двигуна никого не потревожит. Полетишь со мной?

— Нет.

— Ну да, конечно.

После истории с неудачным взлётом пассколланта, когда тяжеленный Папа едва не угробил своих спасителей, Тумидус покинул отель «Макумба» и переселился в дом Папы Лусэро без объяснения причин. Это оказалось кстати — не прошло и пары дней, как Папа обезножел. С постели он не вставал, ходить не мог, и Тумидус носил карлика на руках — в туалет, на помывку, на двор, подышать свежим воздухом. Лезли жёны, уверяли, что отлично справятся с тщедушным супругом — гнал поганой метлой, не стесняясь в выражениях. Проклинал всех, кто опаздывал на проводы — с точки зрения Тумидуса, Папа обещал уйти с минуты на минуту, а без Рахили и Нейрама, антисов сопровождения, это могло обернуться бедой. Ничего, успокаивал его Папа. Ерунда, всё в порядке. Я здесь, я обожду. Ты уж поверь, белый бвана, без них я и с места не двинусь. Ты и так не двигаешься, ворчал Тумидус. Ты, старый грубиян! Давай, пошли меня по матушке! Зачем, недоумевал Папа. Зачем, передразнивал его Тумидус. Чтобы убедиться: ты живой, обычный. Папа вспоминал почтенную мать Гая Октавиана Тумидуса в неприличном контексте, и консуляр-трибун успокаивался на какое-то время.

На очень короткое время.

Звонил наместник Флаций. Тумидус ждал, что наместник потребует возвращения в «Макумбу», и был готов воспротивиться, но Флаций обошёл скользкую тему стороной. «Война, — сказал наместник. — Боюсь, у нас война. Знать бы ещё, с кем мы в конфликте, а с кем в союзе! Ладно, Гай, не берите в голову. Мне вы всё равно не поможете, а я вам только помешаю.»

Боюсь, отметил Тумидус. Железный Флаций сказал: боюсь. Похоже, ситуация складывалась чрезвычайная. А может, железо пошло ржавчиной.