Генри Олди - Блудный сын, или Ойкумена: двадцать лет спустя. Книга 3. Сын Ветра

Кузнечик молчит. Лицо его непроницаемо. Кажется, я его допёк, с весельем приговорённого отмечает генерал. Как минимум, удивил. Когда кузнечик «хлопочет лицом», как говорят актёры, в душе он спокоен. И напротив: внешняя отрешённость скрывает душевный ад.

— Вы поминали дхарму, гуру-махараджа. Утверждали, что не станете препятствовать тому, кто ей следует. Я могу заверить вас, что ваша гипотеза ошибочна. Могу в этом поклясться. Мне не составило бы труда развеять ваши подозрения, сообщив вам кое-какие сведения, которыми я располагаю. Но моя дхарма воина не позволяет мне этого сделать. Я давал присягу. Как человек, следующий дхарме жреца, вы меня поймёте.

Кузнечик кивает:

— Повторюсь: вы тигр среди генералов, Рама-джи. Ваше следование дхарме достойно уважения, — кажется, шри Рачапалли вполне искренен. — Но как вы справедливо заметили, у жрецов своя дхарма. Я задал вам вопросы, я жду ответа. Вы мудрый человек, вы найдёте возможность ответить, не нарушив присяги и дхармы. Постарайтесь, генерал! Ради блага всех живущих, поторопитесь! Я буду ждать, но я не буду ждать долго. Связывайтесь со мной в любое время суток.

Генерал встаёт. Генерал прощается.

Генерал идёт к аэромобу.

Ради блага всех живущих! Вот же сволочь, думает Бхимасена. Хоть бы точный срок назвал, ракшас его задери! Как же, дождёшься от этого насекомого…

— Сама не верю, что делаю это.

Замо̀к был архаичный, навесной, с толстой металлической дужкой. Гюнтер видел такой впервые, если не считать исторического арт-транса. В руках доктора Ван Фрассен замок громко клацнул, и кавалер Сандерсон испугался, что звук этот поднимет на ноги всё посольство. Нет, обошлось.

— Что именно?

— Лезу ночью в ангар, полный хищных флуктуаций, чтобы их покормить. Чем, кстати, вы собираетесь их кормить? Неужели мной?

— В некотором смысле. Не волнуйтесь, и собой тоже.

— Это радует. Я бы сказала, успокаивает.

— Они обожают человеческие эмоции. Для них это деликатес. Собачьи вкусняшки вроде утиных лапок или колечек из баранины.

— Вкусняшки? Собачьи?!

— Их дают собакам после успешного выполнения команды. Вы что, не поощряли вашу химеру?

— Не было нужды. Эмоции какого спектра?

В докторе проснулся профессиональный интерес.

— В принципе, любые. Образно говоря, они любят сладкое, кислое, острое — лишь бы вкус поярче. От страха, который любого заставит бежать без оглядки, они лишь причмокивают и требуют добавки.

— А как же закон сохранения?

Доктор Ван Фрассен включила тусклый фонарик — аккумулятор был на исходе. Навалилась на створку ворот: сервоприводы в ангаре не работали, это Гюнтер помнил ещё с прошлого раза, когда загоняли сюда криптидов. Створку заело, молодой человек поспешил прийти женщине на помощь. Створка поддалась, сдвинулась на добрый метр. Изнутри пахну̀ло затхлой духотой, аммиаком, мускусом. У Гюнтера запершило в горле, он закашлялся.

— Кха-кой ещё закх-он сокх-ранения?

— Вы плохо учились в интернате, кавалер? Это же азы. Закон сохранения энергии. Пища — это энергия. Для фагов — в особенности. На сгенерированные эмоции у нас уходит минимум сил. Чем же тогда насыщаются ваши криптиды? Или вы каждый раз выкладываетесь и заставляете себя испытывать настоящие эмоции?

Доктор скользнула куда-то вбок. Бледно-жёлтый луч фонаря мазнул по серой шершавой стене. В луче мелькнула рука Регины, нашаривая сенсор. Под низким потолком загорелись в четверть накала «солнышки» холодной плазмы.

— Они не насыщаются, — Гюнтер наконец справился с кашлем. К вони он уже притерпелся. — Это видимость насыщения. Вкусно, но не особо питательно.

— Вы правы. Сушеная утиная лапка — скверный ужин. Что ж, доставайте вашу лапку, пока они не решили закусить чем-нибудь посущественней.

Доктор была права: ангар перед ними вспучился клубками лоснящихся щупальцев. В переплетениях блестели блюдца фосфоресцирующих глаз. Во взглядах криптидов явственно читался голод. Масса шелестела, извивалась, колыхалась, а главное, неумолимо надвигалась на двух людей, заполняя всё пространство ангара подобно всходящему дрожжевому тесту или агрессивной биомассе из третьесортного ужастика.

Раковина сама собой возникла в руках Гюнтера. Низкий трубный рокот ужаса наполнил ангар, быстро загустев до паники. Секунда, другая, и живая волна остановилась, замерла в неустойчивом равновесии, чтобы распасться на отдельных криптидов. Через минуту весь пол был покрыт пульсирующими от наслаждения живыми кляксами. Спруты буквально растеклись по нанобетону, развернув слуховые воронки в сторону Гюнтера. Никто не хотел пропустить даже толику лакомой вибрации.

«Присоединяйтесь,» — бросил Гюнтер мысленный посыл.

В басовый рокот вплелась мелодия флейты. Лавина эмоций развернулась доброй полудюжиной голосов и подголосков, окрасилась таким количеством тонов и обертонов, что кавалер Сандерсон ахнул:

«Да это же симфония!»

«Фуга, — насмешливо откликнулась доктор Ван Фрассен. — Переходим на позитив: мне трудно закрываться. У вас очень мощный эмо-напор.»

Теперь уже вела флейта. Сменив раковину на свирель, Гюнтер держал ритм и в нужных местах вставлял басовые контрапункты. Тихая радость, весёлый смех, домашний уют, живительное тепло утреннего солнца, умиротворение, сонная нега…

Уловив запрос, он с готовностью открыл свой мозг для полноценного ментального контакта.

— Всё еще в голове не укладывается, — голос Регины звучал в его сознании чисто и ясно. Если судить по тембру и интонациям, собеседница помолодела лет на двадцать. — У нас в подвале посольства сидят флуктуации континуума. Мы их кормим! Расскажи мне кто такое, и я бы легко поставила ему диагноз. Зато теперь кое-какие странности, похоже, находят своё объяснение.

— Какие именно?

Гюнтеру не было нужды напрягаться и формировать ответный посыл. Сейчас, когда барьеры рухнули, доктор Ван Фрассен, телепат-универсал высшей квалификации, сама легко читала всё, что нужно.

— Всё началось с моей Фриды…

(двадцать лет отчаяния: продолжение)

Всё началось с Фриды — карликовой химеры из провинции Оритака.

После первой атаки монстров любимица доктора Ван Фрассен начала куда-то пропадать с раздражающей регулярностью. Поначалу Регина беспокоилась, но химера всякий раз возвращалась сытая и довольная жизнью. В барсовой ипостаси она тщательно вылизывала окровавленную шерсть — ящера кровь не смущала, а коза (вернее, самка гора̀ла ) в таких ситуациях носу наружу не казала — и заваливалась спать. Охотится, уверилась доктор, с облегчением убедившись, что кровь на Фриде принадлежит не химере. Город жил впроголодь, и тот факт, что зубастая красотка сама добывает себе пропитание, мог только радовать.