Ларри Нивен - Хроники Известного космоса (сборник)

Она была хороша. Длинные стройные ноги, темно-рыжие волосы ниже плеч, лицо надменного ангела и столь совершенные изгибы тела, что они казались нереальными, как мечта подростка. Ее походка была упругой, словно у модели или танцовщицы. Из одежды на ней был только плащ из переливчатого синего бархата.

Плащ длиной пятнадцать ярдов был каким-то чудом прикреплен к обнаженным плечам двумя большими золотыми дисками. Он струился за ее спиной на высоте пяти футов, извивался и изгибался, следуя за ней меж деревьями. Девушка казалась ожившей картинкой из волшебной сказки, если вспомнить, что изначально эти сказки не предназначались для детей.

Как и она. По всему парку захрустели сворачиваемые шеи. Даже те парни перестали кидаться камнями и уставились на нее.

Она чувствовала внимание, слышала его в шелесте вздохов. Для того и пришла. Со снисходительной ангельской улыбкой на ангельском лице она вышагивала не слишком нарочито, плавно. Поворачивала, где хотела, не обращая внимания на препятствия, и плащ длиной пятнадцать ярдов прихотливо струился за ее спиной.

Я улыбнулся, глядя ей вслед. Вид сзади тоже был что надо, с ямочками.

Через несколько шагов к ней подошел мужчина, который руководил парнями, кидавшими камни. Растрепанные черные волосы и борода, впалые щеки, глубоко посаженные глаза, неуверенная улыбка и неуверенная походка… Рон Коул. Ну конечно!

Я не слышал, что он сказал девушке в плаще, но видел, как он сжался, отвернулся и поплелся, глядя себе под ноги.

Я встал и пошел ему навстречу:

– Не принимай на свой счет.

Он вздрогнул от моих слов и, подняв взгляд, с горечью спросил:

– А на чей?

– Она отказала бы любому. Она как картинка из журнала. Смотри сколько влезет, но не трогай.

– Ты ее знаешь?

– Впервые вижу.

– Тогда…

– Ее плащ. Теперь-то ты его заметил?

Край плаща как раз скользил мимо, складки переливались изумительно глубокой, насыщенной синевой. Ткань мазнула Рональда Коула по лицу, и он улыбнулся:

– Ага.

– Отлично. Итак, допустим, ты начал к ней подкатывать и она оказалась не прочь. Что дальше? Учитывая, что она не может остановиться ни на секунду.

Рон немного поразмыслил и спросил:

– Почему?

– Если она остановится, эффект будет уже не тот. Плащ повиснет, как хвост, а он должен развеваться. Если она согласится перепихнуться, все будет еще хуже. Плащ парит на высоте пяти футов, ныряет в кусты и лихорадочно дергается…

Рон беспомощно засмеялся фальцетом.

– Дошло? – спросил я. – Над ней будут смеяться. Она пришла не за этим.

Он посерьезнел:

– Если бы она и вправду хотела, ей было бы все равно… Впрочем… Конечно. Она, наверное, кучу денег выложила за этот эффект.

– Наверняка. Она не стала бы его портить даже ради самого Джакомо Казановы.

Я злился на девушку в плаще. Могла бы отказать и повежливее. Рональд Коул – ранимая душа.

– Где вы взяли камни? – спросил я.

– Камни? Нашли дорожный разделитель и отбили пару кусков бетона.

Рон посмотрел вдаль. Паренек только что попал по золотистому шару.

– Получилось! Идем!

Самыми быстрыми торговыми судами были клиперы, но их строили всего двадцать пять лет. Настал век пара. Пароходы были быстрее, безопаснее, надежнее и не требовали столь большого экипажа.

Автомагистрали служили Америке почти пятьдесят лет. Затем современные транспортные системы положили конец загрязнению воздуха и автомобильным пробкам, но поставили нацию в затруднительное положение. Что делать с десятью тысячами миль неприглядных заброшенных автомагистралей?

Королевский свободный парк был частью автомагистрали Сан-Диего от бульвара Сансет до развязки с автомагистралью Санта-Моника. Несколько лет назад бетон засыпали землей. Обочины и раньше были обсажены деревьями. В наши дни парк полностью зарос зеленью, как и намного более старый Свободный парк Гриффита.

В Королевском свободном парке царит что-то вроде упорядоченной анархии. У входов людей обыскивают. В парк нельзя проносить оружие. Над головой, вне зоны досягаемости, летают гляделки, но это единственное проявление власти закона.

Гляделки следят за соблюдением одного-единственного правила. Любое выражение насилия влечет за собой одинаковое наказание для нападающего и жертвы. Подними руку на соседа – и золотистый баскетбольный мяч оглушит вас обоих. Очнетесь вы в разных местах под присмотром гляделок. Обычно этого хватает.

Естественно, люди швыряются камнями в гляделки. Это же свободный парк.

– Получилось! Идем!

Рон дернул меня за руку. Охотники толпились вокруг упавшей гляделки.

– Надеюсь, ее не разломают. Я сказал им, что мне нужна целая, но они могут и не послушать.

– Это же свободный парк. И это их добыча.

– Но камни – мои!

– Кто эти парни?

– Не знаю. Они играли в бейсбол. Я подошел и сказал, что мне нужна гляделка. Они пообещали помочь.

Я припомнил все, что знал о Роне. Рональд Коул был художником и изобретателем. Мог бы грести деньги лопатой, но был не таков. Он изобретал новые художественные формы. Из припоя и проволоки, дифракционных решеток и пластмассовых деталей, а также обширной коллекции разнообразного мусора Рон Коул творил невиданные предметы искусства.

Новые художественные формы не пользовались особой популярностью на рынке, но время от времени удавалось что-нибудь продать. Этого хватало, чтобы пополнять запасы сырья, тем более что бо́льшую часть материалов он находил в подвалах и на чердаках. Изредка ему даже случалось на время разбогатеть после особенно крупной сделки.

У него была забавная черта: он знал, кто я, но не помнил моего имени. У Рона Коула были дела поважнее, чем помнить, кого как зовут. Имя – всего лишь ярлык, способ завязать беседу. «Рассел! Как поживаешь?» Имя – это сигнал. Рон придумал ему замену.

Когда в разговоре случалась короткая пауза, он говорил: «Смотри!» – и показывал чудеса.

Однажды это был прозрачный пластмассовый шар размером с мяч для гольфа на полированной вогнутой серебряной поверхности. Когда шар вертелся, в кривом зеркале плясали фантастические отражения.

В другой раз это был извивающийся морской змей, выгравированный на бутылке пива «Микелоб» – симпатичной пузатой стеклотаре, какие производили в начале тысяча девятьсот шестидесятых. Такие бутылки не помещались в обычные холодильники.

А в третий – две полоски тусклого серебристого металла, неожиданно тяжелого.

– Что это?

Я держал их на ладони. Они были увесистее свинца. Платина? Но никто не таскает с собой столько платины.

– Уран двести тридцать пять? – пошутил я.

– А что, они теплые? – неуверенно спросил Рон.

Мне чертовски захотелось отшвырнуть их и спрятаться под диваном.