Ким Робинсон - Марсианская трилогия

Это был самый отвесный из четырёх больших вулканов, но вокруг него не было такого широкого уступа, как вокруг Олимпа. Так что Энн могла включить низкую передачу и двигаться в гору, словно пытаясь медленно оторваться от земли и улететь в космос. Откинуться на спинку сиденья и задремать. Положить голову на подголовник, расслабиться. Проснуться по прибытии, на высоте двадцать семь километров над нулевой отметкой. Такой же высоты достигали и остальные три большие вулкана – это был максимум для марсианских гор, изостатический предел, в котором литосфера начинала проседать под весом камня. И вся большая четверка его достигла и не могла вырасти ещё. Это говорило об их размерах и преклонном возрасте.

Да, гора очень старая, но лава на её поверхности при этом была одной из самых молодых изверженных пород на Марсе, лишь немного обработанная ветром и солнцем. Когда лавовые потоки остыли, стекая вниз, то образовались невысокие извилистые выступы, на которые можно было подняться или которые приходилось теперь огибать сбоку. Вверх по склону отчётливо тянулась проложенная марсоходами извилистая дорога, избегая крутых участков у подножий этих потоков и вовсю используя преимущества широкой сети уступов и склонов. В тех местах, что постоянно находились в тени, брызги осели поверх грязного уплотненного снега. Сами же тени напоминали о черно-белой пленке, отчего Энн казалось, будто она ехала сквозь фотонегатив, и когда она поднималась все выше и выше, настроение у неё по непонятной причине падало. За спиной у неё открывался все лучший вид на конический северный склон вулкана, а за ним – север Фарсиды, до самой стены каньона Эхо, находившемся на расстоянии ста километров. И бо́льшая часть этого пейзажа была занесена снегом или покрыта льдом. Все было белым в крапинку. Лёд покрывал и тенистые склоны вулкана.

А на скалах сиял изумрудный мох. Все становилось зелёным.

Но она продолжала подниматься, день за днём, на невообразимые высоты, и снег постепенно утончался и встречался все реже. Наконец, она достигла высоты в двадцать километров над нулевой отметкой – двадцать один над уровнем моря, около семидесяти тысяч футов надо льдом! Более чем в два раза выше Эвереста! И все равно конус вулкана ещё высился над ней – оставалось целых семь километров вверх! Вверх, в темнеющее небо, прямо в космос.

Далеко внизу проплывал гладкий слой облаков, закрывавших собой вид на Фарсиду. Будто белое море преследовало её, поднимаясь по склону. На том уровне, где находилась она, облаков уже не было – по крайней мере в этот день; хотя иногда, наверное, здесь бывали грозовые тучи или перистые облака. Сейчас же небо над её головой оказалось безоблачным, сине-фиолетовым, местами чёрным, с несколькими дневными звёздами в зените и с одиноким, тусклым Орионом. К востоку от вершины тянулось тонкое облако, исходящее из жерла, такое бледное, что Энн могла видеть тёмное небо сквозь него. Влаги здесь почти не было, равно как и атмосферы. А давление – раз в десять меньше, чем на уровне моря, – около тридцати пять миллибар, то есть лишь чуть-чуть превышало то, что было, когда они впервые прибыли на Марс.

Тем не менее она заметила пятна лишайников в углублениях на вершинах скал – в местах, где собирался снег и куда потом попадало солнце. Они были настолько малы, что Энн едва их различала. Лишайник – симбиотическая пара водорослей и грибов, объединивших усилия, чтобы выжить – даже при тридцати миллибарах. Даже не верилось, на что иногда способна жизнь. Как странно…

Да, настолько странно, что она оделась и вышла посмотреть на эти лишайники. Здесь, на высоте, пришлось прибегнуть ко всем старым мерам предосторожности. Надев герметичный костюм, она вышла за двери шлюзов наружу, к яркому свету верхней части атмосферы.

Скалы, в которых рос лишайник, представляли собой ровные террасы, на которых могли бы нежиться на солнце сурки, живи они на такой высоте. Вместо этого – лишь мелкие иголочки желтовато-зеленого либо серого цветов. Чешуйчатые лишайники, как сообщила ей консоль. Их кусочки оторвались во время бури, прибились сюда, к скалам, и вросли в них. Объяснить это могла только Хироко.

Живые организмы. Мишель говорил, что она любила камни, а не людей, потому что с ней плохо обращались, что ей повредили психику. Существенно уменьшенный гиппокамп, сильная реакция вздрагивания, тенденция к психическому расстройству. И всё-таки ей удалось найти мужчину, который был, насколько возможно, похож на камень. Мишель тоже ценил это качество в Саймоне и сам ей об этом говорил – каким же благом в те годы, что они жили в Андерхилле, было иметь хоть одного такого товарища, которому можно было доверять, спокойного и надежного, такого, на кого всегда можно положиться.

Но Саймон был не один такой, как указал Мишель. Это качество присутствовало и в других – смешанное с иными свойствами и не такое явное, но оно присутствовало. Почему она могла не любить это качество упрямой выносливости в других людях, во всех живых существах? Они лишь пытались существовать, как какие-нибудь камни или планеты, в каждом из них присутствовало это каменное упрямство.

Ветер проносился над застывшей лавой, завывая ей в шлем, гудя в воздухопроводном шланге, так что она не слышала собственного дыхания. Небо, скорее просто чёрное, чем цвета индиго, – не считая пурпурной полосы на горизонте, – на самом верху отчётливо выделялось темно-синим… О, кто бы поверил, что оно когда-нибудь изменится здесь, на склоне горы Аскрийской? Почему теперь они не поселились здесь, чтобы напомнить себе, куда прибыли, что сотворили с Марсом и что так безрассудно уничтожили?

Назад в марсоход. Она продолжила подъём.

Она была над серебристыми облаками, к западу от прозрачной дымки, исходившей из вершины вулкана. В укрытии от струйного течения. Подниматься вверх – как путешествовать в прошлое, оставляя позади все лишайники и бактерии. Хотя она и не сомневалась, что те прятались и на этой высоте где-то внутри верхних слоёв пород. Хазмоэндолитическая жизнь, как мифические маленькие красные человечки – микроскопические божества, которые общались с Джоном Буном, своего рода местным Гесиодом. Так говорили марсиане.

Жизнь была повсюду. Мир становился зелёным. Но если эта зелень была незаметна, если она никак не влияла на землю… может быть, это было не так уж плохо? Живые организмы. Мишель сказал ей, что она любила камни из-за того каменного качества, которым обладала сама жизнь. Все так или иначе касается жизни. Саймон, Питер… На этой скале я построю свою церковь. Почему бы ей не любить это каменное качество во всем сущем?

Марсоход поднимался по последним округлым лавовым террасам, уже с меньшим усилием двигаясь по асимптотическому выравниванию широкого кольца вулкана. Лишь чуть-чуть в гору, и с каждым метром все ровнее – и затем, наконец, к самому жерлу. И к его внутреннему краю.