Ким Робинсон - Аврора [litres]

Они рады ее возвращению. Небо на западе насыщенное, темное, прозрачно-голубое, и вода под ним – светлее неба, темновато-серебристая, сильнее, чем когда-либо, разлинованная без конца наступающими волнами. Картина необъятна настолько, что ее невозможно постичь. Фрея стоит в двери и наблюдает, ощущает дующий с моря ветер. Старики перестают обращать на нее внимание.

– Я заново перевел стихотворение Кавафиса, – говорит Арам Бадиму. – Точнее, его конец. Послушай-ка:

– Ага! – восклицает Бадим, будто внезапно обнаружив игру слов. – Очень красиво. Мне нравится, как эти слова умаляют то, когда ты становишься кем-то, кого сам из себя сделал. Они больше просто о том, как оно есть.

– Да, – соглашается Арам задумчиво.

Через какое-то время Бадим усмехается и легонько шлепает своего друга по бедру, показывает пальцем на сумеречное небо сине-фиолетового, ни с чем не сравнимого оттенка. – Но смотри… звездолет этот чертовски здоровый!

– Так и есть, – признает Арам. – Но разве размер имеет значение? Разве имеет?

– Может, и имеет! – отвечает Бадим. – Это делает его полноценным, не так ли? Он достаточно велик, чтобы быть полноценным. А я начинаю думать, что все, что нам нужно, – это и есть его полноценность.

– Может быть. Ты, я замечаю, и сам с каждым днем становишься все более полноценным.

– Ну, здесь, надо признать, очень хорошо кормят.

Фрея оставляет старых друзей подкалывать друг друга дальше и уходит в спальню, где ложится на кровать.

В эту ночь морской бриз вливается в ее комнату и облекает ее. Она чувствует запах соли почти до самого рассвета, когда ветер полностью стихает. Ей не удается уснуть всю ночь; она слегка дрожит – или это комната дрожит под ней. Ее бесчувственные ступни чуть-чуть покалывает, живот сжимает тисками. Страх давит на нее, словно некий груз, лежащий на груди. Ей тяжело дышать, она пытается дышать медленно и не так глубоко. Время от времени она ворочается в своем соленом трансе, который никак не переходит в настоящий сон.

Когда небо за западным окном освещается, вырисовывая квадрат занавесок, она поднимается и идет в ванную, затем выходит, садится на кровать, обхватывает руками голову. Встает и подходит к окну. Выглядывает наружу.

Восход взрывает океан своим светом. Рассвет на Земле. Аврора была богиней зари, и вот она – настоящая заря.

Фрея открывает дверь своего бунгало, ощущает ветерок, теперь дующий с берега. Кажется, будто так дышит сама Земля: ночью вдыхает, днем выдыхает. В Ветролове было так же. Сейчас уже тепло – значит, день должен быть жарким. Воздух сухой.

Она умывается над раковиной, смотрит на свое осунувшееся лицо в зеркало. Теперь, после того как пролетели все эти годы, она стала женщиной средних лет и едва помнит, как выглядела раньше. Она натягивает шорты и рубашку, страховочные сапоги, хватает большое полотенце и надевает шляпу.

– К черту все это! – заявляет она и выходит наружу.

Огромное голубое небо. Теплый сухой ветер, мягко дующий к океану. Тень от утеса, спуск к пляжу. Она неуверенно шагает вперед, не глядя, куда идет, зафиксировав взгляд только на своих ступнях. Она издает стоны, по лицу ее стекают слезы и сопли. Она едва что-либо видит и чувствует себя безумной, безрассудной, но сильнее всего – испуганной. Просто испуганной.

Снизу пляж кажется не таким большим – примерно как биом. Очень крупный биом, но не настолько, чтобы заставить ее упасть в обморок. Она дышит учащенно, потеет, хватает ртом воздух, пошатывается на ходу. В большой шляпе и солнечных очках, она не рискует поднимать голову.

Она выходит на дюны у подножия обрывов. При каждом шаге ее сапоги погружаются в песок на один-три сантиметра. Этого хватает, чтобы затруднить ей ходьбу, тем более с ее-то ступнями. Приближаясь к воде, она идет в гору, пока не достигает невысокого гребня, за которым песок опускается к пенящейся кромке океана. Разбивающиеся волны своими прозрачными водами подкатывают к ней по этой бурлящей наклонной глади над серым и бурым песком. Здесь всюду шумят волны, большинство которых разбивается метрах в ста от берега, как она думает. Они белеют, пенясь у края подходящей массы, с шипением возвышающейся над остальной поверхностью.

На уровне максимального прилива налипли почерневшие водоросли и вместе с ними – буро-зеленая трава с длинными широкими листьями и клубнями. Морская капуста, догадывается Фрея. Она спускается и не без труда усаживается на песок рядом с водорослями. Не поднимая головы, она дышит в размеренном ритме, стараясь перебороть тошноту, перестать чувствовать вращение окружающего мира. Это просто большой биом! Держись! Морская капуста на ощупь оказывается похожей на затвердевшее желе, только немного скользкое и облепленное песком. Отдельные зерна песка выглядят не такими уж круглыми: пятнадцать-двадцать их пристало к подушечке ее указательного пальца, и это, скорее, маленькие скошенные частицы. Она может разглядеть их получше, если поднести на расстояние сантиметров шести от носа. Среди них есть черные крошки чего-то напоминающего слюду, которые заметно мельче самих песочных частиц, с которыми они перемешаны. В месте, где разбитые волны подступают к берегу, метрах в двадцати от Фреи, эти частицы смываются обратно в воду. И стоит шум разбивающихся волн.

Солнце появляется над обрывом за ее спиной, и она ощущает его излучение задней частью шеи – словно ее охватывает огнем. И действительно – становится очень горячо. Ей снова сжимает желудок. Она роется в своей сумке и вытаскивает из-под полотенца баллончик солнцезащитного фильтра, распыляет его себе на шею. Запах кажется забавным. У нее дрожат руки, ее тошнит. От запаха фильтра становится только хуже, она чувствует, что ее вот-вот вырвет. Хорошо, что ей не нужно сейчас вставать, не нужно никуда идти. Не поднимай голову, смотри на песок, вон как он ярко сверкает на пальце. Постарайся, чтобы не вырвало. Боже, сколько же света! Она вынуждена крепко сжать зубы, чтобы те не стучали и не выплеснулась желчь.

– К черту все это! – снова говорит она сквозь стиснутые зубы. – Возьми себя в руки!

Эту песенку распевает молодой паренек, прохаживающийся по мягкому песку, низко перебирая ногами. Ему, наверное, лет шестнадцать-семнадцать, у него узкое лицо и голубые глаза. Он раздет, и кожа имеет странный коричневый оттенок – очевидно, загорел на солнце, догадывается Фрея. Его каштановые кудри так выцвели, что кончики стали желтыми, даже почти белыми. В руках у него пара голубых плавников, как на минойской фреске [59], которую она когда-то видела в книге. Мальчик-водонос с бурдюками для воды.