Ким Робинсон - Аврора [litres]

– Думаю, вам теперь стоит обратить внимание на луну F. Она предположительно мертва. Или даже попробовать саму E. – Он поднял взгляд – огромная планета так и висела в синем тебе. – Хотя нет. Она слишком большая. Слишком тяжелая.

И две минуты спустя:

– А может, вам лучше дальше жить на корабле, запасаясь всем, что будет заканчиваться, здесь и на E. Если получится, терраформировать луну F. Или, может быть, пополнить запасы вообще в другой системе. Кажется, звезда G всего в нескольких световых годах отсюда.

Снова долгое молчание.

А потом:

– Хотя знаешь, я уверен, там везде так же, как здесь. В смысле, они все будут либо живые, либо мертвые, правильно? Если там есть вода и они вращаются в обитаемой зоне, они будут живые. Живые и ядовитые. Не знаю. Может, они и окажутся живыми, и мы сможем жить рядом, чтобы две системы друг друга не трогали. Но звучит не очень реалистично, да? Всему живому нужна пища. У живых существ есть иммунные системы. Так что с этим будут проблемы, по крайней мере в большинстве случаев. Это инвазивная биология. А в мертвых мирах будет либо сухо, либо холодно, либо жарко. Поэтому от них не будет толку, если там нет воды, а если есть, то они, скорее всего, живые. Хотя некоторые зонды показали обратное, как здесь. Но зонды не показывают всего до конца. Если подумать, то с таким же успехом можно было проводить исследования с Земли. А таких микробов, как здесь, не найдешь, пока не остановишься и не поищешь как следует. Нужно быть рядом и все изучать. И если результат окажется неблагоприятным, будет уже слишком поздно. Тогда просто не повезет.

Долгое молчание. Он шагал вдоль пляжа на юг.

Потом:

– Очень жаль. Это правда очень красивый мир.

Позже:

– Самое смешное, что кто-то вообще думал, будто у нас что-нибудь выйдет. В смысле, ясно же, что новый мир может быть или живым, или мертвым. Если он жив, то он ядовит. Если мертв – нужно начинать все с чистого листа. Это, может, и сработало бы, но заняло бы столько же времени, сколько на Земле. Даже если микробы были бы нормальные, если бы удалось наладить всю машинную работу, это все равно заняло бы тысячи лет. Так в чем же смысл? Зачем это нужно? Почему не довольствоваться тем, что есть? Кем они были, эти недовольные? Кем они были, мать их?

Он говорил совсем как Деви, и Фрея обхватила голову руками.

Позже:

– Хотя здесь правда красиво. Да, было бы здорово.

Позже:

– Может, поэтому мы никогда не слышали хоть откуда-нибудь ни единого сигнала. А не потому, что Вселенная слишком велика. Вот почему. Вот в чем главная причина. Но все-таки жизнь привязана к планете. На планете она зарождается и является ее частью. Ведь так, наверное, случается на водных планетах. А потом она развивается, чтобы жить там, где живет. И может жить только там, потому что эволюционировала только для этого. Там ее дом. Так что вот тебе и ответ на парадокс Ферми [20]: к тому времени, как жизнь становится достаточно разумной, чтобы покинуть свою планету, ей хватает ума не хотеть никуда лететь. Потому что она знает, что ничего не получится, и сидит дома. Ей у себя нравится. Как могло бы нравиться и нам. А она даже не удосужилась попытаться с кем-то контактировать. Вам же это зачем? Вам никогда не ответят. Так что вот мой ответ на парадокс. Можешь назвать это Ответом Юэна.

Позже:

– Конечно, время от времени какая-нибудь особо глупая форма жизни пытается вырваться и улететь подальше от своей звезды. Я уверен, такое иногда происходит. Вот посмотри хоть на нас. Мы же сами на это пошли. Но ничего не получается, и те, кто выживает, получают урок и перестают заниматься глупостями.

Позже:

– Может быть, кто-то из них даже возвращается домой. Да, Фрея, на вашем месте я бы попробовал. Я бы попробовал вернуться домой.

Позже:

– Может быть.

Позже, двигаясь дальше на юг, Юэн прошел овраг, рассекавший утес. По обе стороны от оврага утес был немного ниже обычного, и у самой расщелины были крутые стены, между которыми внизу грохотал ручей, собиравший воду в небольшой бассейн посреди пляжа. В месте, где бассейн был ближе всего к океану, влажный песок прорезал еще один ручей, совсем тонкий и переходящий затем в бурлящую пену.

Внизу расщелины свистел ветер. Выше она сужалась, и стены с обеих сторон становились круче и казались непролазными. Вместо того чтобы взбираться по ним, Юэн пошел прямо по ручью, бесстрашно разметая брызги, хотя посередине глубина достигала ему до колен. Жар к этому времени уже поднялся довольно высоко. Цифры, обозначавшие показатели его костюма, отражались и внизу экрана, и они светили красным.

Фрея сидела, наклонившись вперед, сложив руки на животе, – она была в такой же позе, в какой часто сидела, когда болела Деви. Затем встала, вышла на кухню, приготовила немного крекеров. Запихала их в рот, выпила воды. Заглянула в стакан, присмотревшись к воде, которую пила, затем все-таки осушила его и вернулась к экрану.

Продолжив идти дальше на юг, Юэн вышел на более широкий участок пляжа, где под защитой утеса образовались выстроенные ветрами дюны. Там он вскарабкался на вершину самой высокой из них. Тау Кита сияла так ярко, что на нее невозможно было поднять глаза, а ее свет окаймлял вершину утеса и разливался по глади океана. Юэн сел.

– Красиво, – сказал он.

Ветер задувал ему в спину. Глядя вниз на волны, он видел, как ветер немного задерживал их, прежде чем они разбивались: они подбегали к берегу, поднимались и зависали, стремясь обрушиться, но им не давал это сделать ветер, однако затем самый выдающийся отвесный участок опадал, взрываясь белыми брызгами, и часть из них подхватывал ветер и запускал обратно поверх стены белой воды. И шлейфы этих брызг пересекал эхукай.

– Мне жарко, – сказал Юэн. Он спустился с дюны и заскользил по песку навстречу океану.

Фрея прижала локти к животу, подперев подбородок кулаком.

Юэн долго смотрел на волны. Темно-серая полоса между бассейном на пляже и океаном, куда ни с одной стороны не доставала вода, была исчерчена черной песчаной штриховкой.

Фрея молча наблюдала за ним. У Юэна был сильный жар.

Он лег на песок. Нашлемная камера теперь показывала большей частью песок под ним – примятый и зернистый, испещренный следами пены. Разбитые волны подступали к полосе берега, замирали и отступали, оставляя пенный след. Вода шипела, волны время от времени издавали глухой треск. Тау Кита теперь отделилась от утеса, и вся вода между пляжем и горизонтом превратилась в колышущуюся сине-зеленую массу. Волны, что только подступали, казались прозрачными, а разбиваясь – становились белыми из-за пены. Юэн говорил будто во сне. Фрея положила голову на стол.

Много позже что-то заставило ее встрепенуться. Юэн теперь стоял на ногах.