Фрэнк Херберт - Дюна. Первая трилогия [litres]

Появилась горстка наибов, чтобы проследить за участью брата-фримена. Они-то и вызвали весь шум – завидев их, Корба разразился громкими протестующими воплями. Алия переводила взгляд с одного фрименского лица на другое, пытаясь припомнить их молодыми. Прошлое утонуло в настоящем. Прежние аскеты стали теперь гедонистами, позволявшими себе удовольствия, которые мало кто из них мог бы вообразить раньше.

Алия видела, как время от времени они с опаской поглядывают на дверь в палату, за которой состоится Совет. Наибы думали о Муад’Дибе, который видит без глаз, о новом проявлении его загадочных сил. По закону фрименов, слепого следовало оставить в Пустыне, вода его принадлежала Шаи-Хулуду. Но Муад’Диб видел, даже потеряв глаза. А еще – они по-прежнему не любили строений и не могли чувствовать себя в безопасности в доме, построенном на поверхности земли. Вот в пещере, в глубинах скал – только там они могут расслабиться. Только не здесь, перед новым лицом Муад’Диба, ждущим там, за дверьми.

Собираясь спуститься вниз к собравшимся, она обратила внимание на письмо, оставленное ею на столике возле двери – свежую весточку от матери. Невзирая на всеобщее почтение к Каладану – месту рождения Пола, леди Джессика подчеркивала, что отказывается сделать собственную планету объектом хаджа.

«Без сомнения, сын мой определил целую эпоху в истории, – писала она, – но даже сознавая это, я не могу признать подобный повод оправданием для нашествия толп всякого сброда».

Прикоснувшись к письму, Алия ощутила странное чувство контакта. Этот листок бумаги побывал в руках ее матери. Письмо – вещь весьма архаичная, но оно создает столь прочное единение, как ничто другое. Послание это, написанное на боевом языке Атрейдесов, не смог бы прочитать никакой чужак.

Думы о матери вновь возжгли в душе Алии привычное пламя. В миг преображения воздействие Пряности перепутало и смешало личности матери и дочери, временами Алия думала о Поле как о собственном сыне. Это ощущение общности позволяло ей даже представить собственного отца в качестве возлюбленного. Призрачные тени клубились в мозгу… люди-вероятности.

Спускаясь по пандусу в прихожую, где ждали ее амазонки-телохранительницы, Алия на ходу проглядывала письмо.

«Вы создаете опаснейший из парадоксов, – писала Джессика. – Правительство не может утверждать свою власть, будучи в то же время религиозным. Опыт религии требует спонтанности, а ее-то и подавляют законы. Вы не можете править, не прибегая к законам. В результате ваши законы вытесняют и мораль, и всякое самосознание, и тогда встанут на место той самой религии, прибегая к которой, вы надеетесь править. Только благодать и духовный подвиг могут породить священный ритуал, сопряженный с высокой моралью. С другой стороны, правительство можно считать культурной формацией, особенно подверженной сомнениям, вопросам и разногласиям. И я предвижу – настанет день, когда ритуал вытеснит веру, а символизм заменит собою мораль».

В прихожей густо пахло кофе с Пряностью. Едва Алия вошла, четыре амазонки в зеленых мундирах мгновенно вскочили и направились следом за нею широким и уверенным шагом, юные и ретивые. С жестокими лицами одержимых, они словно излучали этот свойственный фрименам дух насилия: народ этот способен был убивать непринужденно, не ощущая за собой вины.

«Хоть в этом я отличаюсь от них, – думала Алия. – К имени Атрейдесов и без того пристало довольно грязи».

Ее появление не осталось незамеченным. Едва она вступила в нижний коридор, ожидавший здесь паж понесся вперед, чтобы вызвать стражу в полном составе. Мрачный и темный коридор был освещен лишь несколькими неяркими светошарами. Вдруг на дальнем конце его широко распахнулись двери в парадный двор, и ослепительный сноп солнечных лучей ударил ей в лицо. За дверьми теснилась охрана, посреди них стоял Корба, а позади, за всеми ними, пылало солнце.

– Где Стилгар? – бросила Алия.

– Уже внутри, – отвечала одна из ее амазонок.

Алия первой ступила в палату. Это была одна из наиболее роскошных приемных цитадели. Вдоль одной стены тянулся высокий балкон, уставленный мягкими креслами. Оранжевые шторы были раздвинуты, из высоких окон напротив балкона лился свет. За окнами был сад с фонтаном. В заднем конце палаты, справа от Алии, находилось возвышение с единственным массивным креслом.

Подойдя к возвышению, Алия оглянулась и увидела, что галерея уже заполнилась наибами.

Домашняя стража занимала свободные пространства под балконом. Среди них расхаживал Стилгар, время от время бросая тихое слово, короткий приказ. Он ничем не обнаруживал, что заметил появление Алии.

Корбу ввели, усадили на подушки возле низкого стола, неподалеку от подножия трона. Невзирая на изысканные одежды, Панегирист казался теперь сонным и вялым стариком, кутавшимся от холода. За спиной его замерли двое стражников.

Когда Алия уселась, Стилгар приблизился к возвышению.

– Где Муад’Диб? – спросил он.

– Брат мой распорядился, чтобы я председательствовала как Преподобная Мать.

После этих слов на галерее среди наибов поднялся шум протеста.

– Молчать! – скомандовала Алия. Во внезапной тишине она произнесла: – Или закон фрименов не предписывает Преподобным Матерям решать вопросы, касающиеся жизни и смерти?

Когда серьезность слов ее дошла до слушателей, наибы примолкли, но Алия видела среди них гневные лица. Она мысленно перечислила их, чтобы вспомнить в Совете: Хобарс, Раджифири, Тасмин, Сааймид, Умбу, Легг… в этих именах был и кусочек Дюны: сиетч Умбу, впадина Тасмин, ущелье Хобарс…

Она обернулась к Корбе.

Заметив это, Корба приподнял подбородок и проговорил:

– Я протестую и заявляю о собственной невиновности!

– Стилгар, прочти обвинение!

Стилгар извлек скатанный свиток буроватой меланжевой бумаги, шагнул вперед. И начал торжественно читать, чуть нараспев, подобно стихам. Его голос придавал четкость и окончательность резким словам.

«…в том, что ты замышлял совместно с предателями покушение на Господина нашего, Императора; в том, что тайно встречался с врагами государства; в том, что…»

Корба с негодующим видом затряс головой.

Алия задумчиво внимала, опершись подбородком о левый кулак. Правая рука ее лежала на подлокотнике. Формальности по кусочку выпадали из ее памяти, оставляя только чувство тревоги.

«…Наши почтенные традиции… поддержка легионов и всего Вольного Народа… Насилие по Закону карается насилием… Величие Императорской особы… нарушение всех прав…»

«Чепуха! – думала она. – Чепуха! Целиком чепуха… Чепуха… Чепуха…»

Стилгар закончил: