Энн Леки - Слуги милосердия

Сохраняя полную невозмутимость, Экалу молча размышляла. Я испытала искушение связаться с кораблем, чтобы видеть, что она чувствует. И осознала, что не пользовалась той возможностью с той минуты, когда Тайзэрвэт столь разозлилась, поняв, что я так делаю. Ее слова, должно быть, обожгли меня сильнее, чем хотелось бы признать, а почему – не вполне ясно.

– Прошу вашего снисхождения, капитан флота, – прозвучал голос Амаат Один в моем ухе. – Переводчик Пресгер Зейат здесь и просит разрешения подняться на борт.

– Извините, Амаат?

Это было просто невозможно. Когда мы покинули базу Атхоек, крошечный кораблик переводчика оставался там пристыкованным. Если бы он последовал за нами, мы бы знали.

– Сэр, простите, корабля переводчика не было, а потом он просто возник. И теперь она просит разрешения подняться на борт. Она говорит… – Сомнение. – Она говорит, что на базе никто не подаст ей устриц в таком виде, как она хочет.

– У нас здесь вообще нет устриц, Амаат.

– Да, сэр, я осмелилась только что сказать ей это, сэр. Тем не менее она хочет подняться на борт.

– Хорошо. – Я поняла, что отказ переводчику не приведет ни к чему хорошему, раз уж она решила сюда попасть. – Скажите ей, что она должна полностью пристыковаться в течение двух часов; при всем нашем уважении, мы не можем изменить время нашего отправления.

– Сэр, – ответила Амаат Один впечатляюще ровным голосом.

Я посмотрела на лейтенанта Окалу. Та сказала:

– Я не ухожу, сэр.

– Рада слышать это, лейтенант, – ответила я. – Потому что мне нужно, чтобы вы приняли на себя командование кораблем.

Я не бывала на корпусе корабля в шлюзовом пространстве с того самого дня, двадцать лет назад, когда оказалась разделена сама с собой. Тогда я находилась в отчаянии, паниковала. Подтягивалась от одной рукоятки к другой, добираясь до челнока, чтобы сообщить лорду Радча о том, что произошло на борту «Справедливости Торена».

На сей раз дело происходило на «Милосердии Калра», и я была хорошо привязана, и не только в скафандре, но и в броне, причем теоретически непробиваемой. Она почти не отличалась от той, что защищала военные корабли радчааи. Пули уж точно не могли ее пробить.

И у меня было единственное способное на такое оружие: я держала тот пистолет Пресгер, который мог пробить все что угодно во вселенной. Во всяком случае, на глубину один и одиннадцать сотых метра. И я не пробиралась по корпусу корабля, не паниковала, никуда не убегала. Но я чувствовала себя отрезанной, как и тогда. Я знала, что внутри корабля все в безопасности. Убрано и закреплено. Каждый солдат – на своем посту. Доктор присматривала за накачанной препаратами и находящейся без сознания Сеиварден. Экалу была в командной рубке в ожидании. Тайзэрвэт – в своей каюте, также в ожидании. Ждала и я. «Титанит» и переводчик Зейат, когда я видела их в последний раз, сидели в кают-компании подразделения, где «Титанит» пытался объяснить, как играть в шашки, но без особого успеха, отчасти – потому что доска и дюжины стеклянных шашек были убраны во время подготовки к боевым действиям, а отчасти – потому что переводчик Зейат – это переводчик Зейат. Меня просто поразило то, что «Титанит» вообще с ней разговаривал. Сейчас, я была уверена, оба они лежали в безопасности в своих койках. Но я не связывалась с кораблем, не просила его подтвердить это. Я находилась в одиночестве, в каком не бывала неделями, с тех нор как исправили мои имплантаты, с тех пор как приняла на себя командование «Милосердием Кадра».

Мы лишились одной Калр, двух Амаат, трех Этрепа и Бо. Я поблагодарила их за службу и проследила, чтобы они благополучно отбыли. Экалу, услышав, что трое из ее подразделения покидают корабль, посуровела и застыла верный признак охватившего ее сильного чувства. Зная ее, я догадывалась: она ощутила себя преданной. Но она больше никак этого не показала.

Я могла узнать наверняка. Все, что было необходимо, связаться с кораблем. Делать сейчас было нечего, кроме как пялиться в удушающую и даже не вполне черную тьму шлюзового пространства. Но я не стала.

Думал ли корабль, что он найдет во мне то, чего лишился, когда утратил своих вспомогательных компонентов? Возможно, он уяснил, что я была худшей заменой, чем его команда из людей, которую, как я знала, он уже любил. Что почувствовал корабль, когда ушли те солдаты? И стоит ли мне удивляться, что корабль, вероятно, обнаружил: он не хочет вспомогательного элемента в качестве капитана?

О, я знала, что корабль испытывал ко мне привязанность. Он не мог не симпатизировать до какой-то степени любому капитану. Но я знала с той поры, когда была кораблем, что существовала разница между капитаном, о котором ты заботишься только по тому, что это твой капитан, и любимчиком. И, думая об этом здесь, в одиночестве, снаружи корабля, в полной пустоте, я поняла, что полагаюсь на поддержку и повиновение корабля и, да, на его привязанность, даже не спрашивая, чего хочет он . Более того, я полагала, что любой капитан-человек бездумно требует – или может потребовать – показать ему самые интимные мгновения жизни экипажа. Я вела себя в некоторых отношениях так, словно была на самом деле частью корабля, но в то же время требовала – ожидала, как кажется, – такого уровня преданности, какого не имела права ни требовать, ни ожидать и которого корабль, вероятно, не мог дать мне. И я даже но осознавала этого, пока корабль не попросил Сеиварден говорить за него и не сказал мне: ему нравится думать, что он мог бы быть капитаном, что привело меня в смятение.

Тогда я подумала, что он пытался выразить свои чувства к Сеиварден, которые ему как кораблю трудно высказывать напрямую. Но возможно, он пытался также сообщить нечто и мне. Быть может, я не слишком отличалась от Сеиварден в отчаянных поисках, на кого бы опереться. И не исключено, что корабль обнаружил, что не хочет стать для меня такой опорой. Или не может. Это было бы совершенно понятно. Корабли, в конце концов, не испытывают любви к другим кораблям.

– Капитан флота, раздался голос «Милосердия Калра» в моем ухе. – Вы в порядке?

Я сглотнула.

– Все прекрасно, корабль.

Вы уверены?

Снова сглотнула. Сделала вдох, чтобы успокоиться.

– Да.

– Не думаю, что вы говорите мне правду, капитан флота, – сказал «Милосердие Калра».

– Мы можем поговорить об этом позже? – Хотя, конечно, никакого позже могло и не случиться. Все было за то, что его не будет.

– Как хотите, капитан флота. – Не прозвучала ли в голосе корабля нотка осуждения? – Одна минута до обычного космоса.

– Спасибо, корабль, – сказала я.

Этот поток информации, который передавал мне корабль, когда бы я с ним ни связалась: окружающая среда, медицинские данные, эмоции всех и каждого члена экипажа, их интимные мгновения – приносил утешение и вместе с тем, как это ни странно, причинял боль. Вероятно, и сам корабль испытывал сходные чувства: ведь все данные получала одна я, а не его вспомогательные компоненты, их больше не было. Я никогда не спрашивала. Ни о том, хотел ли он показывать мне все это, ни о том, испытывал ли он в большей степени боль, чем утешение, оттого что все воспринимала я одна. Я не запрашивала у корабля этой информации более суток. Почти двое. Но – я осознала теперь – пусть я и лучше управляла запросами данных, чем недели назад, просто невозможно, чтобы я смогла отстраниться от потока информации в столь полной мере и так внезапно. Я не видела и не чувствовала сейчас экипаж «Милосердия Калра» потому, что корабль не давал мне этих данных. Я никогда не приказывала кораблю показать мне информацию, я просто хотела увидеть и тут же получала ее. В какой степени это происходило по желанию самого «Милосердия Калра»? Он показывал ее мне потому, что так хотел, или потому, что я являлась его капитаном и он был вынужден повиноваться?