Станислав Лем - Возвращение со звезд

Потом я постоял и прислушался. Все молчало. Дом был погружен в темноту. Всеобъемлющая тишина ночи подымалась к звездам. Я не хотел возвращаться в дом. Отошел от разбитой машины, и когда трава, высокая, влажная от росы трава коснулась моих колен, я упал в нее и так лежал, пока наконец не сомкнулись веки и я не уснул.

Разбудил меня чей-то смех. Я знал чей. Знал, кто это, прежде чем открыл глаза, совершенно отрезвевший. От росы я промок до нитки. Солнце стояло еще низко. Небо в клочьях белых облаков. А напротив меня, на маленьком чемоданчике, сидел Олаф, сидел и смеялся. Мы вскочили оба одновременно. У него была такая же рука, как у меня, – большая и твердая.

– Когда ты приехал?

– Только что.

– Ульдером?

– Да. Я тоже так спал… первые две ночи…

– Да?..

Он перестал улыбаться. Я тоже. Словно что-то стало между нами. Мы молча смотрели друг на друга.

Он был моего роста, возможно даже чуть выше, сухощавее. Только волосы при ярком свете выдавали скандинавское происхождение, а щетина на лице была совсем светлая; чуточку кривой, выразительный нос и короткая верхняя губа, из-под которой виднелись зубы; бледно-голубые глаза его часто смеялись, темнея от веселья; тонкие губы всегда немного кривились, будто он все воспринимал скептически. Может, именно это выражение его лица заставило меня сначала держаться от Олафа поодаль. Олаф был старше меня на два года; его лучшим другом был Ардер. Только после гибели Ардера мы и сблизились-то по-настоящему. Уже до конца.

– Олаф… – сказал я. – Ты проголодался? Пойдем перекусим что-нибудь.

– Подожди, – сказал он. – Что это?

Он взглянул на автомобиль.

– А-а… ничего. Машина. Купил, знаешь, чтобы вспомнить…

– Была авария?

– Да. Ехал ночью, ну и вот…

– У тебя была авария? – повторил он.

– Ну да! Но это не имеет значения. Ведь ничего не случилось. Пошли… не будешь же ты с этим чемоданом…

Он поднял чемодан. Ничего не сказал. Даже не взглянул на меня. Желваки на скулах у него напряглись.

«Почуял что-то, – подумал я. – Не знает, что привело к аварии, но догадывается».

Наверху я сказал ему, чтобы он выбрал себе любую из четырех свободных комнат. Он взял ту, с видом на горы.

– Почему ты не захотел здесь? А, понимаю, – он улыбнулся, – это золото, да?

– Да.

Он коснулся рукой стены.

– Надеюсь, обычная? Никаких картин, телевизии?

– Будь спокоен, – улыбнулся я в свою очередь. – Это честная стена.

Я позвонил насчет завтрака. Хотел позавтракать вдвоем с Олафом. Белый робот принес кофе и поднос, полный всякой снеди: это был очень обильный завтрак. Мы ели молча. Я с удовольствием смотрел, как он жует, – даже прядь волос над ухом у него двигалась.

Потом Олаф сказал:

– Ты еще куришь?

– Курю. Привез с собой двести сигарет. Не знаю, что будет потом. Пока курю. Хочешь?

– Давай.

Мы закурили.

– Ну как? Сыграем в открытую? – спросил он после долгого молчания.

– Да. Я расскажу тебе все. Ты тоже?

– Конечно. Только не знаю, Эл, стоит ли?

– Скажи одно: ты знаешь, что хуже всего?

– Женщины.

– Да.

Мы снова замолчали.

– Значит, из-за этого? – спросил он.

– Да. Увидишь за обедом. Внизу. Вилла нанята пополам с ними.

– С ними?

– Они молодожены.

Желваки снова напряглись под его веснушчатой кожей.

– Это хуже, – сказал он.

– Да. Я тут третий день. Не знаю, как это, но… уже когда мы с тобой разговаривали. Безо всякой причины, безо всяких… ничего, ничего. Совершенно ничего.

– Интересно, – сказал он.

– Что интересно?

– Со мной нечто похожее.

– Так зачем ты прилетел?

– Эл, ты сделал благое дело. Понимаешь?

– Тебе?

– Нет. Кому-то другому. Это бы добром не кончилось.

– Почему?

– Либо ты знаешь, либо не поймешь.

– Знаю. Олаф, что же это такое? Неужели мы действительно дикари?

– Не знаю. Мы десять лет были без женщин. Помни об этом.

– Это не объясняет всего. Во мне есть, знаешь, какая-то беспощадность, я не считаюсь ни с кем, понимаешь?

– Ты еще считаешься, сын мой, – сказал он. – Еще считаешься!

– Ну да, но ты знаешь, в чем дело?

– Знаю.

Опять молчание.

– Хочешь еще поболтать или бокс? – спросил он.

Я рассмеялся:

– Где ты достал перчатки?

– Ни за что не догадаешься.

– Заказал?

– Где там. Украл.

– Ну да!

– Клянусь небом. Из музея… Пришлось специально летать в Стокгольм, понимаешь?

– Тогда пошли.

Он распаковал свои скромные пожитки и переоделся. Мы накинули купальные халаты и спустились вниз. Было еще рано. Завтрак обычно подавали только через полчаса.

– Пойдем лучше на задворки, – сказал я. – Там нас никто не увидит.

Мы остановились на лужайке, окруженной высоким кустарником. Сначала утоптали траву, и без того довольно низкую.

– Будет скользко, – сказал Олаф, пробуя подошвами самодельный ринг.

– Ничего. Больше нагрузка.

Мы надели перчатки. С этим пришлось повозиться, потому что некому было их завязать, а вызывать робота не хотелось.

Олаф встал против меня. Тело у него было совершенно белое.

– Ты еще не загорел, – сказал я.

– Потом расскажу, что со мной происходило. Мне было не до пляжа. Гонг.

– Гонг.

Мы начали легко. Ложный выпад. Он ушел. Еще раз ушел. Мне становилось жарко. Я стремился не к ударам, а к ближнему бою. Избивать Олафа мне в общем-то не хотелось. Я был тяжелее килограммов на пятнадцать, и его чуть более длинные руки не уменьшали моего преимущества, тем более что я вообще был более сильным боксером. Поэтому я дал ему несколько раз подойти, хоть и не должен был. Вдруг он опустил перчатки. Лицо его онемело. Он разозлился.

– Так не пойдет, – сказал он.

– В чем дело?

– Без фокусов, Эл. Или настоящий бокс, или никакого.

– Ладно, – сказал я, оскалив зубы. – Бокс!

Я медленно пошел на сближение. Перчатки ударились друг о друга, издавая резкие хлопки. Он почувствовал, что я действую всерьез. Он прикрылся. Темп нарастал. Я сделал ложный выпад левой, потом правой, сериями, последний удар почти всегда достигал цели. Он не успевал. Потом он неожиданно пошел в атаку, у него получился прекрасный прямой, я отлетел шага на два. Сразу вернулся. Мы кружили; его удар, я нырнул под перчатку, отошел и с полудистанции влепил прямой правый. Вложил в этот удар все. Олаф обмяк, на мгновение раскрылся, но сразу же начал входить в форму. Следующая минута ушла на пустые взмахи. Перчатки громко хлопали по плечам, но неопасно. Один раз я едва успел уклониться, он только скользнул перчаткой мне по уху, а это была бомба, от которой я свалился бы. Мы снова кружили. Он получил удар в грудь, раскрылся, я мог ударить, но не сделал ни движения, стоял как парализованный – в окне первого этажа я увидел ее; ее лицо белело так же, как то пушистое, что покрывало ее плечи. Это длилось мгновение. В следующий момент меня оглушил страшный удар; я упал на колени и тут же услышал крик Олафа: