Станислав Лем - Возвращение со звезд

– Прости!

– Не за что… Хороший удар, – пробормотал я, поднимаясь.

Окно было уже закрыто. Мы дрались еще не больше полминуты. Вдруг Олаф отступил.

– Что с тобой?

– Ничего.

– Неправда.

– Ладно. Мне расхотелось. Не злишься?

– Что ты? Это все равно было нелепо, так вот, с места в карьер. Пошли.

Мы отправились к бассейну. Олаф прыгал лучше меня. Он ухитрялся проделывать чудеса. Я попробовал заднее сальто из винта, как он, но только здорово ударился бедрами о воду. Сидя на краю бассейна, я поливал водой горящую, как огонь, кожу. Олаф смеялся:

– Ты вышел из формы.

– Брось. Я никогда не умел делать винта. А ты – здорово!

– Я сегодня попробовал впервые.

– В самом деле?

– Да, это здорово!

Солнце поднялось уже высоко. Мы улеглись на песок, закрыв глаза.

– Где… они? – спросил Олаф после долгого молчания.

– Не знаю. Наверно, у себя. Их окна выходят на другую сторону сада. Я этого не знал.

Я почувствовал, что он пошевелился. Песок был очень горячий.

– Да, это потому, – сказал я.

– Они нас видели?

– Она – да.

– Испугалась… – пробормотал он. – Как ты думаешь?

Я не ответил. Снова помолчали.

– Эл?

– Что?

– Они уже почти не летают, ты знаешь?

– Да.

– А знаешь почему?

– Говорят, это бессмысленно…

Я начал пересказывать ему все, что вычитал у Старка. Олаф лежал неподвижно, молча, но я знал, что слушает он внимательно.

Когда я кончил, он заговорил не сразу.

– Ты читал Шелли?

– Нет. Какого Шелли?

– Нет? Я думал, ты все читал… Это был астроном двадцатого века. Мне случайно попалась одна его работа именно об этом. Очень похоже на твоего Старка.

– Что ты говоришь? Это невозможно! Шелли не мог знать… лучше прочти Старка сам.

– И не подумаю. Знаешь, что это? Ширма.

– То есть?

– Да, кажется, я знаю, что произошло.

– Ну?

– Бетризация.

Я вскочил.

– Ты думаешь?!

Он открыл глаза.

– Ясно. Не летают – и никогда уж не полетят. Будет все хуже. Ням-ням. Одно огромное ням-ням. Они не могут смотреть на кровь. Не могут подумать о том, что произойдет, если…

– Постой, – сказал я, – это невозможно. Ведь есть же врачи. Должны быть хирурги…

– Так ты не знаешь?

– Чего?

– Врачи только планируют операции. Выполняют их роботы.

– Не может быть!

– Я тебе говорю. Сам видел. В Стокгольме.

– А если вдруг понадобится вмешательство врача?

– Не знаю толком. Кажется, есть какое-то средство, которое частично уничтожает последствия бетризации, правда, очень ненадолго, а уж стерегут они его – представить себе не можешь. Тот, кто мне говорил, чего-то недосказывал – боялся.

– Чего?

– Не знаю. Эл, мне кажется, они сделали ужасную вещь. Они убили в человеке человека.

– Ну, этого ты утверждать не можешь, – тихо сказал я. – В конце концов…

– Подожди. Ведь это очень просто. Тот, кто убивает, готов к тому, что и его могут убить, да?

Я молчал.

– И поэтому в известном смысле необходимо, чтобы он мог рисковать всем. Мы можем. Они нет. Поэтому нас так боятся.

– Женщины?

– Не только женщины. Все. Эл!

Он вдруг сел.

– Что? – спросил я.

– Тебе дали гипногог?

– Гипно… Аппарат для обучения во время сна? Да.

– Ты пользовался им?! – почти крикнул он.

– Нет… а что?

– Твое счастье. Выкинь его в бассейн.

– Почему? А ты им пользовался?

– Нет. Меня что-то подтолкнуло, и я выслушал его не во сне. Хотя инструкция это запрещает. Ну, ты себе представить не можешь, что это такое!

Я тоже сел.

– Ну и что?

Он смотрел хмуро.

– Сладости. Сплошная кондитерская! Уверяю тебя. Чтоб ты был мягким, чтоб ты был вежливым. Чтобы мирился с любой неприятностью, если кто-то тебя не понимает или не хочет быть к тебе добрым – женщина, понимаешь? – то виноват ты, а не она. Что высшим благом является общественное равновесие, стабилизация. И так далее и тому подобное – одно и то же. А вывод один: жить тихо, писать мемуары, не для издания, а так, для себя, заниматься спортом и учиться. Слушаться старших.

– Это же суррогат бетризации! – проворчал я.

– Разумеется. Там еще много всего было: например, нельзя применять ни к кому ни силы, ни грубого тона, а уж ударить человека – это позор, даже преступление, потому что это вызовет страшный шок. Драться нельзя независимо от обстоятельств, потому что только звери дерутся…

– Постой-ка, – сказал я, – а если из заповедника убежит дикий зверь… Да, я забыл… диких зверей уже нет.

– Диких зверей уже нет, – повторил Олаф, – но есть роботы.

– Ну и что? Ты хочешь сказать, что им можно дать приказ убить?

– Ну да.

– Откуда ты знаешь?

– Твердо не знаю. Но должны же они быть готовы к крайностям; ведь даже бетризованный пес может взбеситься. Скажешь, нет?

– Но… но ведь это… Погоди! Значит, они все-таки могут убивать? Отдавая приказы! Разве это не все равно: я сам убью или отдам приказ?

– Для них нет. Убийство, мол, в крайнем случае, понимаешь, перед лицом опасности, угрозы, как с бешенством, к примеру. Обычно этого не случается. Но если бы мы…

– Мы?

– Да, например, мы двое, если бы мы что-то, ну, понимаешь… то, конечно, нами займутся роботы, не люди. Они не могут. Они добрые.

Он с минуту молчал. Его широкая, покрасневшая от солнца и песка грудь стала вздыматься быстрей.

– Эл! Если б я знал! Если б я это знал! Если… бы… я… это… знал…

– Перестань.

– С тобой что-то случилось?

– Да.

– Знаешь, о чем я?

– Да. Были две – одна пригласила меня сразу, как только я вышел с вокзала. Вернее, нет. Я заблудился на этом проклятом вокзале. Она повела меня к себе.

– Она знала, кто ты?

– Я сказал ей. Сначала она боялась, потом… вроде как пожалела, что ли, не знаю, а потом перепугалась по-настоящему. Я пошел в отель. На другой день… знаешь, кого я встретил? Ремера!

– Не может быть! Сколько же ему? Сто семьдесят?!

– Нет, это его сын. Впрочем, и ему почти полтораста лет. Мумия. Что-то ужасное! Мы поговорили. И знаешь? Он нам завидует…

– Есть чему…

– Он этого не понимает. Ну, вот… А потом одна актриса. Их называют реалистками. Она была от меня в восторге. Еще бы, настоящий питекантроп! Я поехал с ней, а наутро сбежал. Это был дворец. Великолепие! Расцветающая мебель, ходячие стены, ложе, угадывающее мысли и желания… да.

– Хм. И она не боялась?

– Нет. Боялась, но выпила что-то, не знаю, что это было, может, какой-то наркотик. Перто или что-то в этом роде.

– Перто?!

– Да. Ты знаешь, что это? Ты пробовал?

– Нет, – сказал он медленно. – Не пробовал. Но именно так называется то, что ликвидирует…

– Бетризацию? Не может быть?!

– Так мне сказал один человек.

– Кто?

– Не могу его назвать, я дал слово.

– Ладно. Так поэтому… поэтому она… – Я вскочил.

– Садись.