Василий Гриневич - Зачет по выживаемости

— А он есть, этот другой путь? — неожиданно спрашивает Валентин.

Поль, не отрывая глаз от костра, кивает, протягивает к огню руки, и нельзя понять, собирается он отвечать или нет.

Наконец, после достаточно длительного молчания он говорит:

— Если вы не очень устали, ребята, я вам попытаюсь кое-что объяснить.

Не очень устали? Шутить изволите, Виталий Брониславович? У меня веки налиты свинцом, и лицо совершенно онемело, как во время испытаний на перегрузку. Вряд ли остальные чувствуют себя лучше, хотя… Валентин грызет сухую иголку, Гриша налил себе вторую кружку кофе, Алексей снова прислонился к моей спине. Юра? Как всегда в тени, но не спит, в глазах мерцают отблески пламени.

— Есть два альтернативных пути познания мира. — Поль подбрасывает в костер полено (в черное небо летят искры), и снова его голос звучит почти как в аудитории. — Два пути: интуитивный и научный. Как следствие, мы имеем веру и знание. Результаты научного познания можно пощупать и увидеть, а результаты интуитивного познания — неосязаемы и потому даже как-то вроде бездоказательны. Не думаю, что процент ошибок больше у интуитивного, чем у научного познания. — Поль обводит взглядом темные силуэты елей. — Вспомните хотя бы, сколько раз развитие физики казалось законченным, и верхом совершенства объявлялись постулаты Нильса Бора или Альберта Эйнштейна, и вспомните, что те же понятия о боге и о душе остаются неизменными вот уже тысячи лет. Более того, к вере в бога пришли независимо друг от друга сотни разрозненных народов и племен, бродивших в допотопные времена по огромной тогда еще Земле.

Я думаю о том, что наша группа, наверное, последняя, бродит по зачетному маршруту, и что остальные, наверное, уже давным-давно на месте, сдали уже всю амуницию… Я почувствовал, что засыпаю, ибо разговор как-то внезапно переметнулся на проблему контакта, и я, чтобы не заснуть, слегка прикусил кончик языка. И вдруг мне перехотелось спать. Почти то же мне однажды излагал отец.

— Доктрина поиска высокоразвитых цивилизаций до сих пор крайне примитивна, — продолжает Поль. — Слава богу, уже давно никто не ищет Сферу Дайсона и не направляет все усилия на поиски мусора, в том числе и радиомусора… А между тем, по здравому размышлению, суть контакта можно выразить одним словом, это — обмен. Обмен знаниями, материальными ценностями и — я не буду сейчас этого объяснять — эмоциями. Вступив в контакт, мы надеемся получить знания о неземной технологии, философии, этике. И, соответственно, тем же поделиться. Но, если исходить из этой аналогии, возникает пугающая картина. С нами долго и безуспешно пытаются вступить в контакт — здесь, на Земле, — поделиться эмоциями, знаниями, материальными ценностями. А мы этого вот уже столько поколений не хотим замечать. Ибо плод дерева — это подарок, летний день — это подарок; мелодия, рожденная в голове музыканта, — это подарок. Даже сама жизнь… И вот тут-то на вопрос, кто стоит за всем этим, научное познание никак не может нам ответить. Хотя, если исходить из наших собственных этических аналогий, настоящий подарок должен быть анонимный. Человек, который делает добро и при этом бьет себя в грудь, чтобы все узнавали его на улице… Настоящее добро анонимно. Если можешь, догадайся кто, если хватит ума.

— А если не хватит? — спрашивает Гриша Чумаков.

Поль кивает:

— Убогому простят. К сожалению, человечество сделало ставку на научное познание и получило войну, потому что наука имеет существенный недостаток, она разрушает все, что изучает: живую клетку, атом — все. — Поль усмехнулся, уголки опущенных губ дрогнули. — Разрушая, не станешь мудрее. Что может рассказать об уюте дома груда кирпичей и черепицы?

Мы молчим, и Поль продолжает:

— С некоторых пор я ясно представляю себе начало этого пути. Ева, растрепанная, с испачканным лицом и глазами, опухшими от постоянного сна, срывает и дает попробовать Адаму яблоко с дерева Познания Добра и Зла… Только было там, мне кажется, два сорта яблок. И Ева спросонок ошиблась… Так что все это, ребята, не так просто. Наговорил я вам тут, a? Ну а теперь спать. У вас впереди зачет.

Спать… Но заснуть я еще некоторое время не могу. Казалось, стоит закрыть глаза, и Морфей подхватит мое бренное тело и унесет куда-то на берег Леты, на этот берег, откуда я еще смогу вернуться завтра утром. Но мысли о зачете и презумпции выживаемости будоражат мое воображение, пока шум елей не сливается с шумом ветра, поднятого крыльями Морфея надо мной, сознание тускнеет и отключается.

Утром мы не застали Поля. Он ушел к базовому лагерю, оставив на тлеющих углях котелок с завтраком для нас. Зачем он поднимался к нам навстречу в горы? Чтобы последний раз побыть с нами вне Школы и помянуть своего друга?

В свете утреннего солнца все кажется по-другому. Тучи за ночь рассеялись. Сырое тепло поднимается от усыпанной хвоей земли, как бывает в апреле. После завтрака мы сворачиваем палатку, грузим последний раз рюкзаки и начинаем спускаться к базовому лагерю сквозь зону весны к зоне лета, навстречу цивилизации.

Спуск занимает часов шесть, которые мы преодолеваем большей частью молча, изредка перебрасываясь отрывочными фразами, чтобы выбрать более безопасный путь.

Я думаю о зачете. Собственно, не поздно пойти на попятную, это лучше, чем подвести свою пятерку за сто десять световых лет от Земли, но мысль эта так зыбка и держится на такой далекой периферии сознания, что я ее почти не замечаю, лишь чувствую ее присутствие. Она где-то здесь, она никуда не делась от меня, только за пять лет тренировок спряталась поглубже, ушла с кожи, потерявшей способность браться пупырышками от страха, в кости и костный мозг. Пятерка сдает зачет вся вместе или проваливает его как один человек. Если кто-то оказывается слабее и не выдерживает, диплома не получает никто. Правда, ситуационное тестирование на девяносто процентов исключает отрицательный результат, однако…

За годы учебы в Днепропетровской Астрошколе я наслушался самых разных баек о зачете предостаточно, обычно лежа после отбоя в темноте с широко раскрытыми глазами. Перлы курсантского фольклора… Большинство сюжетов с параноидальным упорством вращалось вокруг Красной кнопки. Эти два слова произносились с уважением чуть ли небольшим, чем имя Президента Академии Наук. События рассказов могли разворачиваться где угодно: в ядовитых болотах Плейстоцена-2, где в сумерках из бездонных трясин вместе с пузырями поднимаются слепые членисторотые черви, а от гнуса нет спасения ни днем, ни ночью… В кольцах Зевса или Эмморана, где визуальные датчики мезонатора к концу недели сходят с ума от нестерпимого блеска ледяных скал… Или в окрестностях Белой Дыры… Но Красная кнопка оставалась как бы моментом истины. Я услышал о ней чуть ли не в первый день занятий.