Василий Гриневич - Зачет по выживаемости

На удивление, меня никто не перебивал.

— He исключено, что НЛО доставил на планету ссыльного узника…

— Графа Монте-Кристо, — с готовностью вставил Алексей. Язва.

— Возможно. Вполне можно представить цивилизацию, у которой нет понятия о смертной казни, и раз в несколько лет, может быть, реже, может быть, чаще, сюда приземляются корабли из этого странного мира. Убежать с планеты практически невозможно, поскольку корабль рассчитан только на рейс в одну сторону. И тут появляемся мы.

— Вертолет? — быстро спросил Алексей.

— Да. И звездоскаф. Узник, у которого в перспективе пожизненное заключение, может быть в сотнях парсеков от окраин родной цивилизации, вдруг получивший возможность захвата средств передвижения, немедленно попытается воспользоваться этим, чтобы вернуться к границам собственного мира. Вертолет, звездоскаф, стремление вооружиться и покинуть в ближайшее же время планету… По всей видимости, планета никак не инспектируется. Тридцать лет назад здесь приземлился земной звездоскаф и… ничего.

— Ты забываешь, — сказал Алексей, — что звездоскаф достаточно сложный механизм. Им не так просто воспользоваться. Это тебе, душа моя, не вертолет.

— Да, но сейчас на планете есть мы.

— То есть?

— Разумной инопланетной твари не так сложно при желании проникнуть в звездоскаф. А когда мы взлетим…

— Мне кажется, ты сгущаешь краски, — заметил Алексей. — Кроме того, это существо ранено.

— Ну и что?

Алексей открыл и закрыл рот. В темноте, размытой блуждающими огоньками с поверхности кривых асимметричных панелей, нависших над коконом, мне вдруг померещилось, что белки глаз Алексея на мгновение вспыхнули каким-то красноватым отблеском.

Я тряхнул головой, чтобы отогнать наваждение.

— Мы представления не имеем о его способностях, — медленно сказал я, — Возможно, оторви ему руку — за два дня вырастет новая. Регенерация. И рана его давным-давно зажила, и сейчас непонятно, кто кого преследует среди этих бесконечных болот.

Пересилив себя, я снова глянул в лицо Алексею. Мы встретились глазами. Ничего, лицо как лицо. Снова мне показалось, что оно похоже на лицо Поля.

— Что ж это, по-твоему, вурдалак какой-то? Гекатонхейр? — спросил Алексей.

Я пожал плечами.

— Откуда я знаю?

— Людоед?

Опять в отсвете скользящих бликов лицо Алексея стало как-то неузнаваемо меняться. Я почувствовал, что на лбу у меня выступила испарина. Душно, что ли? Зря мы полезли в этот инопланетный корабль, заночевали бы где-нибудь в джунглях. Черт-те что мерещится в полутьме. Я сделал пару глубоких вдохов-выдохов.

Алексей обменялся несколькими фразами с Юрой.

— Невероятно, как эта планета прошла мимо внимания Косморазведки, — наконец сказал Алексей. — Странная планета. Уродливая какая-то. И события на ней происходят какие-то уродливые, непонятные.

Некоторое время Алексей молчал.

— По всей видимости, Валентин утопил спирофон и наушники, когда бросился к вертолету, — сказал Алексеи. — А потом, наверное, ребята увидели его.

Увидели, погнались за ним и… заблудились? Нет, не может быть. Представить Валентина, заблудившегося на занятиях по ориентированию, было абсолютно невозможно.

— Он может вернуться сюда ночью, — сказал я.

— Это было бы даже лучше, — после некоторого раздумья ответил Алексей. — Уложим его около люка залпом из лучемета, и больше никаких проблем. А то — регенерация-мутация.

За отверстием люка была кромешная чернота. Дождь продолжал накрапывать, но вяло, нехотя, что ли, временами совсем прекращаясь. Некоторое время с болота еще раздавалось кваканье, какие-то всхлипы, всплески, приглушенное бормотание. Потом все стихло.

— Давай спать, пожалуй, — сказал Алексей. — Через три часа я тебя сменю.

Он повернулся на бок, обняв лучемет, и вскоре мерно засопел.

Некоторое время в неверных отблесках, бродивших по стенам НЛО, я вглядывался в лицо Алексея (ничего в нем не менялось), потом принял микрокапсулу либродекса и, сев напротив открытого люка, уставился в сырую непроглядную темноту.

Он был голоден. Неприятное грызущее чувство в груди, усиливающееся с каждым днем. И голод этот не имел ничего общего с потребностью набить брюхо живым белком. Вернее, это была одна часть голода, которую он удовлетворил сегодня ночью, вдоволь наевшись в прибрежных плавнях.

Он был выродком и знал это. Ему объяснили, в чем суть его болезни, прежде чем отправить сюда. В глубину его существа, души, проникло еще одно, чужое существо, без имени, без лика, без формы — нечто. Большую часть времени оно как бы спало, но время от времени просыпалось и тогда… Это нечто питалось в душах других людей эмоциями: любопытством, нежностью, удивлением, но чаще всего страхом. Большей своей частью оно находилось в пространстве, совсем непохожем на то, в котором он сам обитал, соприкасаясь с миром его планеты какой-то тысячной своей частью. Этот другой мир был миром тьмы, высоких температур, ядовитых галогенных испарений. Это был бесконечно древний, непостижимый обычным разумом мир. Болезнь его не имела ничего общего с шизофренией. Это чужое существо убивало своим голодом окружающих и, насыщаясь, становилось все сильнее и сильнее. Однако чувство насыщения быстро проходило, и нечто вынуждало его искать следующую жертву.

С каждым разом это существо все глубже увлекало его сознание по невидимому склону. И он знал, что, когда существо полностью насытится, он исчезнет из собственного знакомого мира, из Вселенной, в которой родился и станет… кем? Демоном? Ангелом смерти? Этого он себе представить не мог.

Он чувствовал, как в нем развиваются все новые и новые качества, которые с каждым днем все больше отдаляют его от нормальных людей. Например, он мог видеть будущее, события, которые произойдут через несколько секунд или минут. Эта способность пришла к нему внезапно, однажды вечером. Очертания деревьев, облаков вдруг расплылись в наступающей темноте, стали размытыми, словно на город неожиданно опустился туман. Он перевел взгляд на здания. Линии строений и улиц остались четкими. Он испугался, что у него отказывает зрение, и усилием воли попытался стряхнуть наваждение и тут увидел летящую птицу. В небе появился туманный контур, словно бледный инверсионный след, который вопреки логике не рассеивался, а стал быстро сгущаться, превращаясь в размытый узнаваемый силуэт, и вдруг его начал стирать с неба необычайно четкий, видимый до мельчайших перышек приближающийся ночной дрозд. Несколько секунд — и «след обратной инверсии» пропал вместе с птицей, зато появился новый, потом еще один. Ночные дрозды летели к морю.

Позже он заметил еще одну особенность. Птица больная или та, что должна была скоро погибнуть, не имела ясных очертаний. А через несколько дней с ужасом увидел, что его собственное тело начало терять четкость. Но это было совсем другое: он обрел способность менять облик, превращаться во что угодно. Это пришло само собой, как приходит к ребенку способность держаться на ногах, сначала неуверенно ковылять, а потом и бегать. Он обрел способность принимать образ почти любого животного или растения. Материальное тело его постепенно как бы утрачивало стойкость, словно он уже только частично находился в собственном мире.