Ким Робинсон - Красный Марс

Испуганный, Чалмерс поспешил отступить к нижней оконечности парка. Убедившись, что он оторвался и за ним больше никто не следит, он принялся бросать камни и кирпичи в нижнюю часть города, стараясь запускать их как можно дальше. А заодно и в того незнакомца, прямо в лицо! Каркас шатра казался снизу лишь тусклым узором скрытых звезд, как будто висевших в прохладном ночном воздухе. Циркуляция воздуха в этот вечер, несомненно, была высока. Разбитые стекла, возгласы. Крик Поднялся настоящий шум, люди сходили с ума. Последний булыжник полетел в большое освещенное панорамное окно за лужайкой, но не попал в цель. Фрэнк проскользнул в гущу деревьев.

У южной стены он увидел, как кто-то перемещается под платаном — это был Селим, который беспокойно ходил взад-вперед.

— Селим, — тихо позвал Фрэнк, заливаясь потом.

Он осторожно нащупал в кармане куртки пакет и вытащил три образца. Эффект от их взаимодействия мог оказаться очень мощным — будь то к добру или к худу. Он прошел вперед и небрежно обнял молодого араба. Образцы достигли цели, пропитав легкую хлопчатобумажную рубашку Селима. Фрэнк отступил.

Теперь Селиму оставалось около шести часов.

— Вы поговорили с Буном? — спросил он.

— Пытался, — ответил Чалмерс. — Он не послушал. Он солгал мне, — притворяться страдающим было легко. — После двадцать пяти лет дружбы он мне солгал! — Он ударил ладонью по стволу дерева, и образцы выпали во тьму. Он держал себя в руках. — Его коалиция собирается рекомендовать, чтобы все марсианские поселения основывались странами, подписавшими первый договор. — Это было невозможно, но определенно походило на правду.

— Он нас ненавидит! — вскричал Селим.

— Он ненавидит все, что встает у него на пути. А еще понимает, что ислам по-прежнему представляет собой реальную силу. Он определяет мышление людей, а Бун не может этого допустить.

Селим содрогнулся. Белки его глаз сверкали в темноте.

— Его нужно остановить.

Фрэнк отвернулся и прислонился к дереву.

— Я… не знаю.

— Вы сами сказали. Разговоры ничего не значат.

Фрэнк обошел дерево кругом, у него плыло перед глазами. Дурак ты, думал он, разговоры значат все. Мы — ничто, кроме обмен информацией, разговоры — это все, что у нас есть!

Он снова подошел к Селиму и спросил:

— Как?

— На планете. Так и сделаем.

— Городские ворота сегодня заперты.

Это остановило его. Селим развел руками.

— Но ворота на ферму еще открыты, — добавил Фрэнк.

— Только наружные ворота будут заперты.

Фрэнк пожал плечами, позволяя ему додуматься самому.

И достаточно быстро Селим, сощурившись, воскликнул:

— Ах!

И ушел.

Фрэнк сидел на земле между деревьями. Эта песчаная сырая коричневая почва была крупным достижением инженеров. Ничто в городе не было натуральным — ничто.

Через некоторое время он поднялся на ноги. Прошел по парку, глядя на людей. «Если я найду один хороший город, то я пощажу человека» [10] Переиначена строка из Ветхого Завета: «Господь сказал: если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу все место сие» (Бытие, 18:26). . Но на открытом участке люди в масках собирались вступить в схватку и драться; их окружали наблюдатели, чуявшие кровь. Фрэнк вернулся на стройку, чтобы набрать еще кирпичей. Когда метнул их, несколько человек заметили его, и ему пришлось убежать Снова скрыться в деревьях, в этих маленьких крытых дебрях, убежать от хищников, обезумевших от адреналина, величайшего наркотика из всех существующих. Он дико рассмеялся.

Вдруг его взгляд уловил Майю, стоявшую у временной платформы на вершине. На ней была белая полумаска, но это определенно была она: в пропорциях фигуры, волосах, самой позе безошибочно угадывалась Майя Тойтовна. Первая сотня, небольшая группа — лишь они были для него по-настоящему живыми, остальные — призраки. Фрэнк поспешил в ее сторону, спотыкаясь на неровной земле. Он сжал камень, лежавший в глубине кармана пальто, думая: «Давай, сука! Скажи что-нибудь, чтобы его спасти. Скажи что-нибудь, что заставит меня пробежать через весь город, чтобы спасти его!»

Она услышала, как он приближался, и повернулась. Ее прозрачную белую полумаску украшали голубые металлические блестки. Разглядеть за ней глаза было невозможно.

— Привет, Фрэнк, — сказала она, будто никакой маски на нем не было. Ему захотелось развернуться и убежать. Она его узнала — этого достаточно для бегства.

Но он остался на месте.

— Привет, Майя, — сказал он. — Прекрасный сегодня был закат, да?

— Впечатляющий. У природы нет вкуса. Это всего-навсего открытие города, но походило оно, пожалуй, на Судный день.

— Да.

Они стояли в свете уличного фонаря, наступив на тени друг друга.

— Тебе понравился вечер? — спросила она.

— Очень. А тебе?

— Он становится немного бурным.

— Но на это есть причины, не находишь? Мы выбрались из нор, Майя, и наконец вышли на поверхность! И что это за поверхность! Чего стоят только эти виды на Фарсиду!

— Здесь хорошее месторасположение, — согласилась она.

— И будет отличный город, — предсказал Фрэнк. — Но где ты сейчас живешь, Майя?

— В Андерхилле, Фрэнк, как всегда. Ты и так это знаешь.

— Но тебя там никогда не бывает, разве нет? Я не видел тебя год, а то и больше.

— Неужели уже столько прошло? Ну, я была в Элладе. Ты же наверняка слышал?

— А кто бы мне сказал?

Она потрясла головой, сверкнув голубыми блестками.

— Фрэнк…

Она отвернулась, будто хотела уйти от расспросов.

Фрэнк сердито обошел ее и встал у нее на пути.

— Тогда, на «Аресе»… — сказал он. Его голос звучал сдавленно, и он подвигал шеей, чтобы освободить горло и стало легче говорить. — Что случилось, Майя? Что случилось?

Она пожала плечами и не ответила на его взгляд. Она долго молчала. А затем посмотрела на него.

— Спонтанность, — ответила она.

А затем пробило полночь, и они попали в марсианский временной сброс — промежуток в тридцать девять с половиной минут между 12:00:00 и 12:00:01, когда все часы отключались или останавливались. Так первая сотня решила сладить с тем, что сутки на Марсе длились чуть дольше двадцати четырех часов, и это решение, как ни странно, всех удовлетворило. Каждую ночь нужно было ненадолго забывать о сменяющихся цифрах, о беспрестанном движении секундной стрелки…

И в эту ночь с наступлением полуночи весь город сошел с ума. Почти сорок минут вне времени должны были стать пиком праздника — все подсознательно это понимали. Разрывались фейерверки, люди ликовали. А когда воздух пронзили сирены, ликование удвоилось. Фрэнк и Майя любовались салютом и прислушивались к шуму.

Затем этот шум изменился: теперь в криках появились страх и отчаяние.