Иэн Бэнкс - Выбор оружия. Последнее слово техники (сборник)

– Для начала неплохо.

– Отказаться от этой привычки было нетрудно.

– Это нормально. И все?

– Ну, еще… ваши женщины очень приветливы.

– И мужчины тоже.

Сма выгнула бровь.

– Жизнь здесь кажется… идиллией.

– Да, только при этом нужно любить скопления народа.

Он оглядел почти пустой бассейн.

– Мне кажется, все относительно.

(И подумал: сад. Сад. Их действительность устроена наподобие сада!)

– А что, – улыбнулась Сма, – у тебя возникло искушение остаться?

– Ничуть. – Он рассмеялся. – Я бы тут свихнулся или с головой ушел в одну из коллективных игр. Нет, мне нужно больше.

– Но ты готов взять это «больше» у нас? – спросила Сма и остановилась, по-прежнему двигая руками и ногами, чтобы держаться на воде. – Ты будешь работать с нами?

– Похоже, все считают, что мне стоит этим заняться. Они думают, что вы сражаетесь на правильной стороне. Но дело вот в чем… когда все единодушны, меня начинают одолевать сомнения.

Сма рассмеялась:

– Ну а если бы мы сражались на неправильной стороне? И ты работал бы на нас только за плату и интерес? Была бы разница?

– Не знаю, – признался он. – Тогда было бы еще труднее. Я бы хотел… Мне бы хотелось уверовать, узнать в конечном счете, получить доказательства того, что я… – Он пожал плечами, ухмыльнулся. – Сражаюсь за правое дело.

Сма вздохнула, а так как она была в воде, то сперва чуть всплыла, а потом погрузилась обратно.

– Кто знает, Закалве? Мы этого не знаем. Мы считаем, что мы правы. И даже думаем, что способны это доказать. Но уверенности быть не может. Всегда найдутся доводы против наших действий. Никакой определенности нет, тем более в Особых Обстоятельствах, где действуют совсем другие правила.

– Мне казалось, что правила должны быть одни для всех.

– Так и есть. Но с точки зрения нравственности Особые Обстоятельства действуют, так сказать, внутри черных дыр, где обычные правила – представления о добре и зле, которые считаются универсальными, – не действуют. За границами этих представлений существуют… особые обстоятельства. – Сма улыбнулась. – И это мы. Это наша территория, наши владения.

– Некоторые могут подумать, что это хорошее оправдание для плохого поведения.

Сма пожала плечами.

– И наверное, будут правы. Может быть, так и есть. – Она покачала головой и провела пальцами по длинным влажным волосам. – Но нам хотя бы требуется оправдание. Подумай, скольким людям не требуется даже этого.

Она поплыла прочь.

Несколько секунд он смотрел, как Сма, совершая мощные гребки, уплывает от него. Он безотчетно потрогал маленький складчатый шрам на груди, прямо над сердцем, потер его и нахмурился, глядя на сверкающую, покрытую рябью поверхность воды.

Потом он поплыл следом за женщиной.

Года два он провел на корабле «Размеры – еще не главное» и на нескольких планетах, астероидах, орбиталищах, у которых останавливался всесистемник. Он проходил подготовку, учился пользоваться новыми способностями, которые согласился получить от своих хозяев. Когда он наконец покинул всесистемник, отправляясь на первое задание Культуры – ряд операций, увенчавшихся препровождением Избранного в Благоуханный дворец на скале, – ему пришлось пересесть на корабль, который отправлялся в свой второй поход. Это был экспедиционный корабль Контакта «Мил и полон грации».

Он больше никогда не видел Чори – только слышал, что она погибла во время боевого задания, лет пятнадцать спустя. Ему сообщили об этом, когда он отращивал новое тело на всесистемнике «Прирожденный оптимист», будучи обезглавленным (а потом спасенным) на планете под названием Фолс.

Он присел за ограждением в дальнем – если смотреть с приближающегося летательного аппарата – конце старой обсерватории. За его спиной простирался крутой склон, заросший кустами и деревьями; было там и несколько домов без крыш, сдавшихся растительности. Он наблюдал за аппаратом. Проверив остальные направления, он убедился, что больше в воздухе никаких объектов нет, и нахмурился внутри скафандра, рассматривая картинку на экране. Летательный аппарат приближался, снижая скорость; грузный стреловидный силуэт хорошо просматривался на фоне заката.

Аппарат медленно спустился к площадке обсерватории, выпустив три ноги-опоры и трап. Закалве получил кое-какие данные о машине при помощи эффектора, покачал головой и побежал вниз по склону.

Цолдрин, сидевший в одном из разрушенных домов, удивленно посмотрел на человека в скафандре, входящего в увитую плющом дверь.

– И что, Чераденин?

– Это гражданский аппарат, – сказал он, поднимая забрало шлема. На его лице виднелась ухмылка. – Вряд ли они ищут нас. Но могут предоставить нам путь к отходу.

Он пожал плечами.

– Стоит попытаться, – добавил он и показал на вершину холма. – Ты идешь?

Цолдрин Бейчи посмотрел в сумерках на матово-черный силуэт в дверях. Он сидел в этом разрушенном доме и думал, что ему делать дальше, но пока ничего не придумал. В какой-то мере он хотел вернуться к тишине, спокойствию и определенности университетской библиотеки, где мог жить счастливо, без суеты, не обращая внимания на происходящее в мире, мог погружаться в старые книги, пытаясь понять древние идеи и истории, надеясь найти в них зерно истины, а впоследствии попробовать изложить свои собственные мысли, попытаться извлечь урок из этих древних историй – и, возможно, заставить людей задуматься о нынешней эпохе и об идеях, господствующих сегодня. Одно время – долгое время – ему казалось, что это, безусловно, самое достойное и продуктивное занятие… Теперь он не был уверен в этом.

Не исключено, думал он, что есть занятия и поважнее, которым можно посвятить себя. Не отправиться ли вместе с Закалве, как хочет тот, как хочет Культура?

Смог бы он после этого вернуться к своим штудиям?

Закалве вернулся из прошлого – такой же дерзкий и безрассудный, как прежде. Убрель – неужели это правда? – просто играла отведенную ей роль, отчего он чувствовал себя очень старым и глупым, но еще и был рассержен. А неуправляемое отныне Скопление снова неслось на скалы.

Есть ли у него право оставаться в стороне и не пытаться ничего сделать, даже если Культура ошибается насчет его положения в этой цивилизации? Он не знал ответа. Он видел, что Закалве взывает к его тщеславию. Но если хотя бы половина из сказанного им – правда, разве он, Цолдрин Бейчи, может сидеть сложа руки и просто наблюдать за событиями – пусть это и самый легкий, самый безболезненный путь? Если война все-таки случится и он будет знать, что ничего не сделал для ее предотвращения, как потом он станет себя чувствовать?

«Черт бы тебя драл, Закалве», – подумал Бейчи и встал.