Роман Злотников - Пришельцы. Земля завоеванная (сборник)

Его друг и напарник Грант Лестрейд оказался его же собственным игрушечным медвежонком. Его медвежонок оказался инопланетянином. Захватчиком. Нет, Тони не боялся, что плюшевый монстр его съест. Ему и вообще не было страшно. Ему было мерзко. Что поделать, предательство – гнусная штука. А гнуснее всего – предательство друга детства, того, кому веришь беззаветно. Даже не сам ты веришь, а тот ребенок, которым ты был когда-то.

– Не кого , – педантично поправил Грант, – а что . Мы едим восхищение. Привязанность. Любовь. Радость. Все то, что испытывают при виде чего-то красивого, сердечно дорогого, близкого. Мы умираем с голоду, если нас не кормить этими чувствами.

Медвежонок был Тони сердечно дорог. Что правда, то правда. Дорог и близок. Каких только детских тайн Тони не поверял ему шепотом! Он первым узнал, что Тони обязательно станет копом.

И коп, которым стал Тони, испытывал сейчас ни с чем не сравнимое облегчение.

Ведь одно дело – думать, что тебя съест предатель. И совсем другое – знать, что твоя детская привязанность спасла друга от голодной смерти.

– А своих чувств вам недостаточно? – неуклюже буркнул он. – Непременно нужны наши?

– Тебе знакомо такое слово – «каннибализм»? – поинтересовался Грант.

Тони осекся.

– Практически все разумные существа так или иначе проходят стадию каннибализма, – продолжал Грант. – И стараются ее как можно скорее забыть.

Тони кивнул. Это было понятно.

– У нас долгое детство, Тони, – вновь примолкнув ненадолго, произнес Грант. – По вашим меркам – очень долгое. Около ста лет. И эту сотню лет мы беззащитны. Это взрослыми мы ничем не отличаемся от тех, кто кормил нас своими чувствами. Ты можешь просвечивать меня рентгеном, изучать мою кровь под микроскопом – я такой же человек, как и ты. Сейчас. Хоть и могу при случае принять на время прежний вид.

– А если бы я был зеленым осьминогом? – уточнил Тони.

– Я тоже был бы зеленым осьминогом, – усмехнулся Грант. – И вполне мог бы пообедать рыбкой – или что уж там осьминоги едят. Но эти сто лет детства мы не похожи на вас. Эта форма… называй ее призрачной, энергетической или там какой-нибудь молекулярной структурой – все будет верно и все неточно. Вы просто не знаете такой формы жизни, и я не смогу тебе объяснить, что мы такое в это время. Мы – цукумогами.

– Да что это за штуковина такая? – взмолился Тони.

– Цукумогами – это предмет, ставший человеком. По крайней мере, так это понимают японцы.

– Зонтик-оборотень? – обалдел Тони.

– Хотя бы, – кивнул Грант.

– Но тогда… – в голове Тони окончательно воцарился хаос, – получается, что его покусал другой зонтик? Или шкаф?

Грант негромко, но от души расхохотался.

– Тони, ну вот что за ерунду ты несешь? Как зонтик может покусать? И как можно покусать шкаф, чтобы он потом укусил зонтик? Ты как себе это вообще представляешь? Где ты такого набрался?

– В кино, – буркнул Тони, чувствуя себя донельзя глупо.

– Да хоть бы и в Википедии, – махнул рукой Грант. – Оборотничество, если хочешь знать, вообще кусательным путем не передается. Особенно среди шкафов и зонтиков. А вот стать цукумогами зонтик может. Если кто-то из нас выберет его для слияния. Это и есть наша детская форма. Мы вливаемся в предмет. Красивый. Сделанный рукой мастера. Тот, которым будут любоваться. Или пользоваться – долго. Передавая из поколения в поколение. Если он уцелеет сто лет, его обитатель станет человеком.

– А если нет? – Тони страшился услышать ответ – потому что предугадывал его.

Грант вздохнул.

– Иногда удается уцелеть и найти другой предмет, – нехотя сказал он. – Но тогда взрослая форма будет больным человеком. Возможно, калекой. А чаще и этого не удается. То же самое – если предмет непоправимо поврежден. Японцы и тут верно подметили. Ну – почти верно: мелкие царапины и прочее – не в счет. Но серьезное повреждение увечит или убивает нас.

– И ты рискнул стать игрушкой… – медленно, словно не веря себе, произнес Тони.

– Любимой игрушкой, – поправил его Грант. – Твой прадедушка Даниэль со своим медведем не расставался. Души в нем не чаял. Он хранил меня… а я – его. Мы не можем защитить себя – нас теряют, выкидывают, ломают. Но мы можем защитить тех, кто нас любит. Как оберег.

– Уцелеть в погромах, – все так же медленно произнес Тони. – Сбежать из гетто. Пересечь столько границ…

– Верно, – кивнул Грант. – Такова наша природа. Мы защищаем вас в детстве и даем то, что вам нужно, став взрослыми.

– А что было нужно мне? – тихо спросил Тони, вновь предугадывая ответ – только на сей раз он хотел его услышать.

– Друг, – ответил Грант. – Напарник. Грант Лестрейд.

Нет, Грант определенно медвежонок и инопланетянин. Человек бы смутился, говоря такие бесконечно естественные слова, а ему ну хоть бы что!

– Знаешь, а ты совсем не похож на медвежонка, – неловко буркнул Тони, старательно не глядя на Лестрейда.

– А я должен быть маленький, толстый и плюшевый? – развеселился Грант. – Ошибаешься. Наша взрослая форма не зависит от того, кем бы были в детстве. Непременно тебя познакомлю с одним моим приятелем – здоровенный такой лоб под два метра ростом, мускулы – Халк обзавидуется. В детстве – фамильное обручальное кольцо. Представляешь?

Тони не представлял.

– А актриса Линда Оуэн в прошлом была амбаром для зерна в Южном Уэльсе.

Тони только головой покачал. Линда Оуэн, миниатюрная изящная девушка, меньше всего была похожа на амбар.

– Кстати об амбарах, сараях, чердаках и прочих подвалах, – напомнил Грант. – Здешний подвал нас уже вовсю дожидается.

– И то правда, – согласился Тони. – Пора прощаться с этой загадочной аппаратурой, пока нас тут еще кто-нибудь не застукал.

– Вообще-то это не загадочная аппаратура, – фыркнул Грант, – а косвенное доказательство.

– В каком смысле? – удивился Тони.

– Это панель управления установкой климат-контроля. Сам подумай – для чего в подвале нужен особый микроклимат и почему им нельзя управлять из общей аппаратной.

Конечно, можно было напридумывать много самых заковыристых объяснений. Но пусть уж этим занимаются адвокаты. А полицейским нужно одно-единственное объяснение – верное.

Подвал ошеломил Тони напрочь.

Он выглядел не просто старым – а старинным. Даже древним.

Кто и когда возводил эти стены из плотно пригнанных камней? И было ли в те давние времена это помещение подвалом – или же стало им, когда уровень замостки неумолимо поднялся, и дом огруз в землю, как обычно и бывает со старыми строениями? Наверное, все-таки здесь был подвал уже и тогда: в каменных стенах нет и намека на окна. Никакой более поздней кладки на месте бывших проемов. Только тяжелый камень и черный от времени мореный дуб. Невероятная мощь. Рядом с ней бронированная стена со стальной дверью казалась неуместно хрупкой и почти кокетливой. Тони знал, что такие двери обычно бывают в добрых полметра толщиной, но достижение современной техники все равно выглядело мимолетным и сиюминутным, проигрывая древней каменной кладке с разгромным счетом.