Роман Злотников - Пришельцы. Земля завоеванная (сборник)

– А еще, – внезапно добавил Грант с торжествующей злостью, – сейчас будет весело. К нам сюда идет хомяк-эстет. Собственной персоной.

Для такого грузного человека, как Кевин Олдербой, походка у него была удивительно легкой и бесшумной. Он словно бы не подошел, а сразу возник в дверном проеме – низкорослый, коренастый, почти квадратный. Его массивное лицо было совершенно неподвижно – как если бы он, не в силах выбрать между страхом, изумлением и гневом, не чувствовал в итоге вообще ничего.

– Вы… вы… – наконец выговорил он с усилием, – вы… что… откуда… как вы сюда вошли?

– Вообще-то через дверь, – учтиво сообщил Грант.

– А я думал, вы хоть поинтересуетесь, кто мы такие, – попенял ему Тони и жестко добавил: – Интерпол. Попрошу проследовать с нами.

– Интерпол не уполномочен производить аресты! – неожиданно отмер Олдербой.

– А кто тут говорит об аресте? – приятно удивился Грант. – Мы всего лишь оказываем вам любезность. Предлагаем подвезти вас до ближайшего полицейского участка.

– Верно, – подтвердил Тони. – А уже там вам все будет. И арест будет, и ордер, как полагается, и права зачитают…

– Идиоты! – набычился Олдербой, стремительно темнея лицом. – Вы что же думаете, я сидеть буду?! С моими адвокатами? С моими деньгами? С моими связями?

– В самом деле? – ласково осведомился Грант. – А я полагаю, будете. Причем полный срок. Без апелляций и амнистий. В противном случае я буду очень удивлен. Очень.

Тони не мог видеть Гранта, стоявшего у него за плечом. Но он слышал его голос. И видел, как брыластая физиономия Кевина Олдербоя приобретает цвет размокшего крахмала.

– Д-д-ддда… – с трудом выдавил Олдербой и быстро угодливо закивал.

Тони не знал, чем именно грозит Олдербою возможное удивление Гранта. Но Олдербой знал, что он увидел в глазах полицейского, – и боялся этого куда больше, чем тюремного срока.

– Эк ты его, – хмыкнул Тони, обернувшись к Гранту. – Не круто?

– Нет, – отрезал Грант. – В самый раз.

Сейчас Тони нипочем не назвал бы его взгляд мягким. В глубине глаз цукумогами медленно ворочалось, затихая, нечто такое, чему нет названия ни на одном человеческом языке.

– Тони, – почти спокойно произнес Грант. – Представь себе, что твоих племянников какой-то придурок похитил, запер и морил голодом просто потому, что это хорошее вложение денег.

– Ну, на то мы и копы, чтобы ловить таких придурков, – рассудительно ответил Тони.

Грант кивнул.

– Ну что, хомяк-эстет, – обратился он к Олдербою уже вполне нормальным тоном, – поехали.

В участке Олдербой закатил такое представление, что оно вошло в местные легенды. Он пытался вешаться растерянным полицейским на шею, подвывая и всхлипывая от облегчения. Он признавался сразу всем и сразу во всем. Да что там – он был готов сам себя арестовать, а возможно, даже повесить, лишь бы никогда и ничем не удивить Гранта Лестрейда. Угомонился он только в камере – предварительно взяв со всех присутствующих самое честное слово, что они вот прямо сей момент поедут в «Вершину», чтобы изъять краденые шедевры.

Впрочем, вывоз их удалось завершить только далеко за полночь. В последнем по счету бронированном автомобиле, увозившем из «Вершины» «Регину в белом» и этюды Пикассо, ехали, сопровождая их, Тони Эпплгейт и Грант Лестрейд.

– О чем загрустил? – окликнул Грант напарника.

Действительно, печалиться было не о чем. Дело раскрыто, Олдербой арестован, украденные произведения искусства найдены, цукумогами спасены. И все же Грант угадал.

– Знаешь, – негромко ответил Тони, не сводя глаз с «Регины», – я ведь всегда знал, что ты живой.

Всегда. Только став взрослым, Тони забыл свое знание. А детям, которые родятся у него когда-нибудь, нечего будет забывать. Они будут не знать, а всего лишь верить. Это не было вполне осознанной мыслью – скорее, ощущением. Однако именно оно наполняло Тони невнятной печалью. Он не мог ничего толком сказать об этой печали – но Грант и не нуждался в словах. Ведь он был когда-то плюшевым инспектором. Другом детства. Грант помнил о Тони такое, чего он и сам о себе не помнил, и понимал в нем то, чего он сам в себе не понимал.

– Дети твоей семьи очень бережно относятся к игрушкам, – улыбнулся Грант.

Это было обещанием. Четким и недвусмысленным.

Где-то далеко, в пока еще неопределенном будущем, в котором Тони предстояло сделаться не просто копом, а женатым копом, его детей уже ждет цукумогами. И они обязательно поймут, что их любимая игрушка – живая.

Просто не смогут не понять.

В темноте зацепившись ногой за миноискатель, Серега тихонько, но от души выругался. Мизинец на ноге ушиб, теперь, блин, распухнет, посинеет. Хорошо, баба Вера – Вера Дмитриевна – не проснулась. Даже из-за дубовой двери слышен был ее могучий, сотрясающий стены храп.

Прихватив «телескоп», пару раскладных стульчиков и рюкзак с заготовленными с вечера червями, перловкой и кое-чем мокрым, без чего, согласно уверениям бабы Веры, клева не будет, Серега вышел из хаты и двинул к озеру.

Вообще, озер в окрестностях хватало – долина Северского Донца как-никак, сказочные, безлюдные почти что места: раздолье для охотников, собирателей грибов и рыболовов-любителей. Но то озеро, куда собрался Серега, оно… Оно особенное.

Щебетали птички, от реки над заливным лугом стелился густой, непроглядный туман. Серега, чуть прихрамывая, бухал резиновыми сапогами по щербатому асфальту, проложенному от населенного пункта Копанка к бывшему ЛТП, а нынешней «химии», как называли мрачное здание на холме те немногие местные, что здесь жили.

Холмов в окрестностях тоже хватало. В Великую Отечественную тут шли страшные бои. Вон на холме слева, что навис над нужным озером, – высота 162 – даже памятник погибшим есть: серебристая женщина обнимает серебристого мальчишку в пальто. Холм этот совсем лысый, на его верхушке даже трава не растет.

Серега перебросил ногу через черно-белый ограничитель для пьяных и зазевавшихся водителей и сбежал вниз по склону к неприступной гряде сухого камыша. Только чудом не поскользнулся на траве, мокрой от росы.

Неприступным камыш выглядел только от дороги. На самом же деле ход к воде был пробит правильно – так, чтобы скрыть его от посторонних взглядов, то есть зигзагом, без откровенных прямых, прямо-таки приглашающих кого угодно куда не надо, то есть к сиже: воткнутым в илистое дно дубовым стволам и наброшенным поверх ясеневым паллетам, по четыре в один слой, чтобы крепче было, сбитых поржавевшими за годы стодвадцатками. Паллеты и дубовые сваи тоже не выглядели крепкими: поросли склизкими лохмотьями водорослей и, если ткнуть пальцем, продавливались. Но сижа отчего-то не ломалась, держала и зимний лед, и весенне-осенние подъемы воды, когда открывали Печенежское водохранилище, потому что неделями шли дожди и таял снег.