Филип Дик - Сдвиг времени по-марсиански

Завоевание космоса и планет, такое же как Африки, как Европы. Их точка зрения — она космическая. Их не интересует ни какой-то человек здесь, ни какой-то ребенок там. Только абстракции будоражат их: раса, земля, Фольк, Ланд, Блут, Эрде. Абстрактное для них реально, реальность невидима. Это их чувство пространства и времени. Они глядят сквозь настоящий момент, сквозь окружающую действительность в лежащую вне ее черную бездну неизменного. И это имеет самые роковые последствия для живущего. Так как совсем скоро оно перестанет существовать. Когда-то во всем космосе были одни лишь частички пыли, горячие пары водорода и ничего более, а скоро снова наступит такое же состояние. Мы — это только промежуток между двумя этими состояниями.

Космический процесс убыстряется, сокращая жизнь, превращая живую материю снова в гранит, в метан. Колесо его не остановить. Все остальное проходящее. И эти безумцы, они стараются соответствовать этому граниту, этой пыли, этому страстному стремлению мертвой материи. Они хотят помочь Природе. и я знаю, почему, — подумал он. — Они хотят быть движущейся силой, а не жертвами истории. Они отождествляют свое могущество со всемогуществом бога и верят в собственную богоподобность. И это главное их безумие. Они одержимы какой-то одной идеей, архитипичной идеей. Их эгоизм настолько разросся, что они уже не понимают, откуда они начали, что они вовсе не боги. Это не высокомерие, не гордыня, это раздувание своего "я" до его крайнего предела, когда уже нет разницы между теми, кто поклоняется, и теми, кому поклоняются. Не человек съел бога, это бог пожрал человека. Чего они не могут уразуметь — это беспомощности человека. я слаб, я мал. Вселенной нет до меня никакого дела. Она не замечает меня.

Я продолжаю вести незаметную жизнь. Но почему это плохо? Разве это не лучше? Кого боги замечают, тех они уничтожают. Будь невелик, и ты избежишь ревности сильных".

Отстегивая ремень, Бейнес сказал:

— Мистер Лотце, я этого еще никогда никому не говорил. Я — еврей.

Понимаете?

Лотце взглянул на него с жадностью.

— Вы бы об этом никогда бы не догадались, потому что внешне я нисколько не похож на еврея. Я изменил форму носа, уменьшил свои сальные железы, кожа моя осветлена химически, изменена форма черепа. Короче, по внешним признакам я не могу быть разоблачен. Я вхож в самые высшие сферы нацистского общества и часто бываю там. Никто до сих пор меня не разоблачил.

Он замолчал, как можно ближе придвинулся к Лотце и сказал так тихо, чтобы услышал только он:

— И там есть еще такие же, как я. Вы слышите? Мы не умерли. Мы все еще существуем и незаметно продолжаем жить.

Лотце был ошарашен.

— Служба безопасности…

— СД может просмотреть мое досье, — сказал Бейнес. — Вы можете донести на меня. Но у меня очень сильные связи. Некоторые мои друзья — арийцы, другие — такие же евреи, занимающие высокие посты в Берлине. На ваш донос не обратят внимания, а я через некоторое время сам донесу на вас, и благодаря этим же моим связям вы окажетесь под Защитной опекой.

Он улыбнулся, поклонился и зашагал по проходу подальше от Лотце вслед за другими пассажирами. Спустившись по трапу на холодное, продуваемое ветром взлетное поле, Бейнес на мгновение снова очутился рядом с Лотце.

— В сущности, — сказал Бейнес, шагая рядом с Лотце, — мне что-то очень не нравится ваша внешность, мистер Лотце, поэтому я не буду надолго откладывать и напишу донос немедленно.

Он быстро зашагал вперед, оставив Лотце далеко позади.

В дальнем конце взлетной площадки у входа в вестибюль пассажиров ожидала толпа встречающих. Родственники, друзья, многие из них приветственно махали руками, выглядывали из-за стоящих впереди, улыбались, внимательно вглядывались в лица, суетились. Несколько впереди остальных стоял коренастый японец средних лет, одетый в изысканное английское пальто, а рядом с ним стоял японец помоложе. На лацкане его пальто поблескивал значок Главного Торгового Представительства Империи.

«Это он, — понял Бейнес, — мистер Набусуке Тагоми Явился лично6 чтобы встретить меня».

Слегка подавшись вперед, японец протянул руку.

— Герр Бейнес, добрый вечер.

— Добрый вечер, мистер Тагоми, — ответил Бейнес.

Он так же протянул руку. Обменявшись рукопожатиями, они поклонились друг другу.

Молодой японец тоже поклонился, глядя на них с сияющей улыбкой.

— Немного прохладно, сэр, на этом открытом поле, — сказал мистер Тагоми. — В город мы полетим на вертолете Представительства. Не возражаете? Или, может быть, вам нужно еще уладить какие-нибудь дела здесь?

Он с волнением вглядывался в лицо Бейнеса.

— Мы можем отправиться прямо сейчас, — сказал Бейнес. — Я хочу только оформить номер в гостинице. Мой багаж…

— Об этом позаботится мистер Котомики, — сказал мистер Тагоми. — Он поедет вслед за нами. Видите ли, сэр, на этом вокзале мне всегда приходится дожидаться багажа целый час. Дольше, чем вы летели.

Мистер Котомики приятно улыбнулся.

— Хорошо, — сказал Бейнес.

— Сэр, а у меня для вас скромный дар.

— Простите?

— Чтобы у вас сложилось приятное впечатление.

Мистер Тагоми сунул руку в карман пальто и вынул оттуда небольшую коробку.

— Благодарю вас, — произнес Бейнес, принимая дар.

— Почти полдня специальные эксперты проверяли верность выбора, — продолжал мистер Тагоми. — Это настоящий раритет умирающей культуры бывших США, редчайшая и прекрасно сохранившаяся реликвия, несущая на себе отпечаток давно минувших безоблачных дней.

Мистер Бейнес открыл коробку. В ней лежали детские часы в виде головы Микки-Мауса на черной бархатной подушечке.

Что это — розыгрыш? Он поднял глаза и увидел взволнованное и серьезное лицо мистера Тагоми. Нет, это никак не могло быть шуткой.

— Большое спасибо, — сказал Бейнес. — Это действительно совершенно невероятно.

— Во всем мире сейчас найдется не более десятка настоящих часов Микки-Мауса выпуска 1938 года, — сказал мистер Тагоми.

Он испытывающе вглядывался в лицо Бейнеса, упиваясь произведенным впечатлением, постижением ценности дара.

— Ни один из известных коллекционеров не имеет подобного экземпляра, сэр.

Они вошли в здание вокзала и по лестнице вышли на вертолетную площадку.

Шедший за ними мистер Котомики сказал:

— Харусаме ни нуроцуцу яне но томари кана…

— Что такое? — переспросил мистер Бейнес у мистера Тагоми.

— Старинная поэма, сказал мистер Тагоми, — периода Токугавы.

— Идет весенний дождь, и на крыше мокнет маленький детский мячик, — перевел Котомики.

Наблюдая за тем, как его бывший наниматель вперевалку проковылял по коридору в основное производственное помещение «Уиндем-Матсон Корпорейшн»