Юлия Зонис - Инквизитор и нимфа

Пока он обдумывал свой план, все было просто замечательно. В теории. На практике эта затея ему абсолютно не нравилась.

«Грязь, — говаривал светлой памяти дедуня, — бывает разная. Одна неплохо смывается обычным мылом, другую и керосином не ототрешь. Третью приходится смывать кровью, но бывает и такая грязь, которую не смоешь ничем. И вот в эту-то грязь лучше не вляпываться». Не вляпываться, конечно, — оно завсегда лучше. За деда вляпывались другие. Дядя Шеймас, например, до сих пор прячется от властей неведомо где, отбывает срок их семейного изгнанничества. Отец и Миррен навеки вросли в эту грязь, в черное липкое месиво расплавившегося супермаркета. Застыли в ней, как комарики в янтаре. И сам он, Марк… Почему фамильная гордость в их роду всегда оборачивалась каталажкой, смертью, изгнанием? Или, вот как сейчас, обыкновенной подлостью? Неужели всему виной проклятый Донал О'Салливан, который в своем двенадцатом веке пошел служить не тому королю?

Единственное, что слегка утешало Марка: если все случится так, как он задумал, утан признают гражданами Земной конфедерации. Должны признать для успешного хода процесса. А это означает, что им окажут гуманитарную помощь. Спасение двух сотен человек чего-нибудь да стоит, даже если купить его придется ценой небольшого предательства.

Хмурый и дерганый после бессонной ночи, Марк завернул в лист одуванчика очередную порцию лекарства («Грязь, Салливан, опять грязь!») и, запечатав за собой клапан палатки, направился к Красному Лбу. И Красный Лоб тоже, как нарочно, оказался грязным.

Будущий генеральный свидетель по делу Ван Драавена болтал обожженными ногами. С веток сыпалась серая хмарь, мелкие занудные капли. Река внизу налилась свинцом. Кроме основного вопроса, предстояло еще кое-что выяснить.

— Секен, значит, говорит в сердце. А Сеску как говорил, тоже у тебя в сердце?

Кивок. Опаленные волосы мальчишки взметнулись и упали на тощие плечи.

— Нет. Сеску говорил, как говорят утан. В голове. — Для пущей наглядности Нарайя приложил ко лбу чумазую пятерню.

— А утаме?

Мальчишка вздохнул, поражаясь чужой тупости:

— Утаме говорит в голове. Утан говорят в голове. Секен говорит в сердце голосом утабе.

Рука ко лбу. Рука к груди. Сердце у него, как и у Салливана, было слева. А чего еще ожидать? За триста лет люди прыгнули от паровых котлов к звездам, но остались людьми. Здесь история покатилась вспять, но биология по-прежнему отставала. За одним исключением. Марк догадывался уже давно, но лишь сейчас получил окончательное подтверждение. Перед ним, босоногая и лохматая, сидела золотая жила, его собственный Эльдорадо. Кажется, все утан были телепатами. Странными, необычными телепатами, непохожими на земных собратьев.

На Земле лишь один из ста тысяч демонстрировал хотя бы подпороговую эмпатию. Орден насчитывал около тридцати тысяч братьев, из них больше половины — эмпаты самого низкого уровня. Притом среди викторианцев не было женщин. Единственная мутация, стабильно обнаруживаемая у психиков, находилась в Х-хромосоме и наследовалась сцепленно с полом. Шеф Марка не без ехидства сравнивал телепатию с гемофилией. Сравнение пользовалось бы успехом, если бы найденный профессором ген на самом деле отвечал за передачу способностей психиков. Вместо этого находка лишь дразнила. Мутация была маркером, да и то не самым верным. Она неизменно метила психиков, но встречалась и у обычных людей, а при подсадке мутантного гена подопытные телепатами не становились. И все же…

— Кроме утаме, остальные женщины утан… они тоже говорят? Не квакают?

Нарайя мотнул головой. Да.

Целый рассадник ридеров, половина из которых женщины! Абсолютно новый, альтернативный механизм наследования телепатии. Замечательная тема для докторской. Просто сенсационная, готовьте моргановскую медаль. А если приплести еще исследования отца Франческо, магнитосферу, Приграничье, то и вообще на Нобелевку потянет. Это ведь не просто еще один новый ген, это возможность превратить всех земных телепатов в мощнейших операторов и ридеров…

Марк даже хмыкнул, настолько мысль о Нобелевке показалась дикой здесь и сейчас. Вот грязь, пепел, ползущая из лесу хмарь — это да, это реально. Першащее от вчерашнего дыма горло, дергающая боль в виске… Избавиться. Как можно скорее убраться отсюда, скинуть с плеч ненавистное задание и забыть о чертовой Вайолет. И может быть, через год или два воспоминания станут достаточно призрачными, чтобы вернуться сюда и завершить начатое отцом Франческо.

— Нарайя, скажи что-нибудь. Не квакай — скажи.

Парнишка оттопырил нижнюю губу. Обезьянья вышла гримаска.

— Пожалуйста, Нарайя.

«Кодду — грязный вонючка».

Салливан едва не съехал с камня от неожиданности, а затем расхохотался.

— Кодду и впрямь не сахар, — пробормотал он по-английски, отсмеявшись.

— Что?

— Полностью с тобой согласен.

Парнишка заморгал, как совенок на свету.

— Те, кто меня послал, думают, что Кодду убил Сеску, — добавил Салливан.

Снова кивок:

— Кодду не убивал. Сеску пришел на утес. Он говорил с утабе. Утабе не хотел, чтобы Сеску прыгнул, но Сеску все равно убил себя.

— Почему утабе его не удержал?

— Сеску хотел смерти. Его разум был помрачен. Он говорил, что в нем поселилось злое. Как акана…

Ящер-людоед? Неслабо же скрутило спятившего отца Франческо.

— В Сеску жил ящер? Мальчик снова оттопырил губу:

— Не ящер. Он говорил, это как вторая жизнь бабочки.

— В смысле?

Нарайя вздохнул:

— Мне тяжело квакать. Давай я скажу. Салливан кивнул, потом, вспомнив о местном языке жестов, мотнул головой из стороны в сторону.

Мальчик закрыл глаза. На лице его появилось сосредоточенное выражение. «Готовит мыслеобраз», — понял Салливан и тоже для верности зажмурился.

Тьма под веками. В темноте белое, продолговатое, округлое… яйцо. Яйцо трескается, из него выползает гусеница. Гусеница ползет по сочному листу, проедая дорожку… Образ мигнул и погас.

— Нет, — квакнул Нарайя. — Неправильно. Слушай так.

Он, Марк, лежит в траве. Трава высокая-высокая.

Перед ним, под самым носом, жирная белая личинка жука. Низкое гудение. С неба опускается черная оса. Оса обнимает личинку задними лапками. Яйцеклад осы задирается, удар… личинка дергается, а потом замирает. Оса откладывает в нее яйца.

Затем, как в убыстренном кино, из несчастной личинки начинают лезть полупрозрачные муравьеподобные твари с огромными жвалами.

Бр-р. Все же земной наездник выглядит не столь отвратительно.

Марк стер картинку под веками, но ее тут же сменила другая. Пиктограмма. Яйцо, личинка, знак вопроса… цветок. Личинка с пиктограммы Франческо, личинка из собственных кошмаров Марка… Что же все это значит? Ладно, обдумаем после, пока надо решать вопросы более насущные.