Юлия Зонис - Инквизитор и нимфа

— Нравится?

— Тоже мне ангел.

— Я не ангел. Я архангел. Крылышки пересчитай. Так что, танцевать будем?

— Я не умею.

— Ничего. Это легко. Дай руку.

Не дожидаясь ответа, он взял правую руку Лауры и положил себе на плечо. Музыка сменилась чем-то медленным, томным: кларнет, фортепьяно и скрипки. У Лауры закружилась голова и вновь — совсем как четыре года назад — нахлынуло чувство хрустальной, прозрачной легкости.

Они были одни на вечернем катке. Падали крупные снежинки. За спиной расстилалась гладь озера, подернутая льдом. Каток освещали тусклые прожекторы, и никого, никого за снежной стеной, только скольжение и музыка, покалывающий щеки мороз и холодное дыхание залива.

— А ведь ты ундина, — улыбнулся тот, кто катился рядом с ней. — Русалка. Говорят, русалки — это души покончивших с собой от несчастной любви девушек. Ты несчастна?

Нет. Она была почти счастлива. Лаури так давно не каталась, ноги забыли лед — но все вспомнилось, как будто навсегда сохранилось тут, в хрустальной шкатулке. Скольжение, наклон, разворот, едва слышное чирканье коньков, крупный и легкий снег.

— Подожди, ты еще ничего не видела.

Лаури не поняла, как, но они очутились перед водной стеной, и ангел-Вигн настойчиво потянул ее в эту стену.

— Я не умею плавать!

— Русалка, не умеющая плавать? Глупости.

Девушка рассмеялась и кинулась в воду, и вода, расступившись, приняла их.

Где-то над головой качался солнечный шар: искаженное отражение, блики. Зеленоватую толщу пронизывали лучи, кругом мельтешили маленькие пестрые рыбки. Внизу колыхались поля водорослей.

— Что это? «Буйки»?

— Нет, это почти взаправду. Наполовину «буйки», но на самом деле просто галерея с невесомостью. Отталкиваешься от стенки и летишь. Смотри.

Он отдрейфовал чуть в сторону, туда, где виднелся красно-бурый, заросший ракушками бок скалы, оттолкнулся и поплыл вперед, разгребая воду руками-крыльями. Перья не намокали. В них отражалось искрящееся солнце. Лаури снова рассмеялась и оттолкнулась от скалы… хвостом? У нее был самый настоящий русалочий хвост — с раздвоенным плавником на конце, в ладной бирюзовой чешуе. Плыть оказалось легко. Кожу ласкали пузырьки, невидимые ленты теплого течения. Вперед, туда, где сверкают крылья подводного ангела! Она заспешила — и вырвалась в совсем уже странный мир, алый, кипящий, как жерло вулкана. Она пронзила потоки магмы, не жгучей, а только греющей — и вот уже новый мир, небо, перистые и грозовые облака, электрическая щекотка, блеск враждующих молний. Ангел подхватил ее. У ангела оказались теплые человеческие руки и глаза цвета мерцающей в разрывах туч синевы. Все выше и выше, и вот уже ближе стали острые огоньки звезд. Они надвигались. Двое летели или падали в черной бесконечности, прямо на раскаленное тело звезды, сплавляющей их собственные тела в одно целое, неразделимое, вечное…

Лаури поняла, что стоит на ногах. Ее окружали зеркальные стены, тысячи и тысячи отражений золотоволосого юноши со сложенными за спиной крыльями. Пока Лаури смотрела, крылья мигнули, вспыхнули и исчезли.

— Я отключил «буйки», — хрипло сказал Вигн. — Это Зеркальный лабиринт. Здесь может находиться тысяча человек, но видишь ты только себя и того, кто рядом. И нас не видит никто.

Лицо Вигна приблизилось, надвинулось, как лицо звезды. И было совершенно естественно потянуться вперед и вверх и коснуться его губ своими губами. Как будто так и должно быть, как будто это что-то правильное и единственно возможное. Губы оператора оказались горячими и неожиданно мягкими. Странно — твердое лицо и такие мягкие губы, и неровное, прерывистое дыхание…

Девушка не сразу поняла, что что-то не так. Лукас отстранился. Лаури вновь потянулась к нему, но он прижал ее плечи к зеркалу и смотрел… странно смотрел.

— Ты что? — выдохнула Лаури. — Что случилось?

Вигн опустил руки и отступил на шаг.

— Что ты делаешь?

— Бросаю тебя одну в страшном клубе.

— Что?!

— Бросаю. Тебя. Одну. Надо было бы по-хорошему все это заснять и скинуть Салливану на комм, чтобы он знал, чего его большая и чистая любовь стоит. Жаль, что мы коммы выбросили.

Лаура все еще не могла поверить в такое вероломство.

— Что ты несешь?

— Да бред всякий несу в основном. Кстати, насчет предков я тебе соврал. А ты и уши развесила. Живы они. Сидят в своей дурацкой гостиной и шоу по сетке смотрят, цыплячий карри кушают. Тысячу лет так просидят, не заметят.

— Ты врешь! Зачем ты опять врешь?! — Лаури показалось, что разум мечется в ней, как канарейка в клетке. Словно кто-то протянул руку и сейчас сцапает бедную птичку… — Ты меня сюда затащил… ты меня заставил! Наложил «узы» и заставил!

Лукас широко улыбнулся:

— Вот уж нет. Никаких «уз» я на тебя, милая, не накладывал. Ты сама со мной пошла. Пока твой рыцарь бедный в лазарете валяется со сломанной ножкой. Так что, lumen coelum, sancta Rosa [8] Свет небес, святая роза ( лат .). Вигн цитирует стихотворение А.С. Пушкина «Жил на свете рыцарь бедный». , счастливо оставаться.

Она в жизни никого не била, а тут размахнулась и отвесила Вигну пощечину. Голова его дернулась, на щеке отпечатался красный след пятерни. Вигн задумчиво потер скулу.

— Вот мне и награда за знание поэзии. А ты ведь не думала, что я тоже могу стишки цитировать? — Сверкнув озорной улыбкой, он сделал шаг назад и растворился в зеркальном сиянии.

Из клуба ее выкинули, пригрозив, что сообщат родителям. Ей было плевать. Пусть сообщают. Подло, подло, так подло и гадко! Ее никогда в жизни не обижали. Самые задиристые из одноклассников щадили ее, маленькую и слабую. Да и кто решился бы обидеть дочь сенатора? Кто?!

Лаури бежала. Каблук подломился, она сняла туфли и швырнула через перила моста. Камни мостовой больно впивались в ступни, но разве это настоящая боль?! Настоящая боль вот тут, в груди, где суматошно стучит сердце. Редкие прохожие шарахались. Было от чего. В рассветном тумане мчался растерзанный лимонно-желтый призрак. Если Вигн расскажет Марку, она умрет. Просто возьмет и умрет. А он непременно расскажет. Не может не рассказать, подлая, бесчувственная гадина!

Лаури вихрем взлетела по холму и чуть не ткнулась лицом в холодную, покрытую капельками росы решетку. За решеткой начинался лицейский парк, а за ним виднелись и смутно желтеющие корпуса. Небо засерело. Как странно. Она не может дышать от боли в груди, а здесь все так спокойно. Так медленно пробуждался сад. В кустах чирикнула птица. На листьях блестели капли. По дорожке полз крупный зелено-черный жук. Лаура подняла ногу и наступила на жука. Она забыла, что бросила туфли, и вскрикнула от отвращения, когда под ступней хрустнуло. Гадко, гадко, гадко! Вцепившись в решетку, Лаура опустилась на дорожку и закрыла глаза.