Андрей Ливадный - Процион

Ужас отчаяние тех секунд вернулись с новой силой, но теперь они приобрели иной оттенок: он смотрел на ее руку, и видел знакомые до дрожи серебристые пятнышки той самой субстанции, что поразила окрестности, сформировав пресловутую запретную зону.

Крохотные вкрапления серебра в местах попадания пуль переходили в продолговатое пятно, полностью покрывающее ее локоть.

Ян внезапно почувствовал резь в груди, осознав, что не дышит.

Его сознание рвалось на части: ощущение тепла, ласкового, доверчивого, желанного прикосновения не исчезло, но взгляд уже не мог оторваться от пятен серебристой проказы…

Судорожный вдох разбудил Мари.

Она сладко потянулась, что-то прошептала в полудреме и вдруг, вздрогнув, открыла глаза.

– Ян!..

Он лежал не шелохнувшись, мышцы уже успели одеревенеть от напряжения…

– Только ничего не говори, ладно? – Она встала, накинув халат. – Я сейчас все объясню. – Мари, сделав над собой усилие, присела на край постели и коснулась ладонью его плеча. – Расслабься. Я… – На глаза Мари вдруг навернулись слезы. – Я не могла поговорить с тобой накануне…

Ян не понимал, почему он слушает ее, почему…

– Да, я выключился прямо в кресле.

– Ну, не совсем выключился… – В ее глазах сквозь боль вдруг прорвался лукавый огонек.

Смутные полуосознанные воспоминания хлынули в рассудок Яна.

Теперь он понял, почему проснулся совершенно голый.

– Это не болезнь, Ян. – Дошел до него голос Мари. – Не болезнь, поверь. Правда, мне самой понадобилось время, чтобы поверить…

– Потому ты не вернулась в город? – Спросил он первое, что пришло на ум.

Мари закрыла глаза, но это не помогло, – предательская слезинка уже сорвалась с ресниц, прочертив влажную полоску на щеке.

– А кто бы вернулся на моем месте?..

…

Говорят, что время лечит любые раны, в том числе и душевные, но существует род воспоминаний, которые не подчинены правилу, они не стираются с годами, не теряют яркости и остроты.

Как будто все случилось вчера…

…Она очнулась от боли.

Рука горела огнем, не было сил пошевелиться, и Мари смогла лишь мучительно скосить глаза: как в тумане перед ней возник борт вездехода огромное колесо, и… лужа не свернувшейся отливающей серебром крови.

Крик застрял в пересохшем горле.

Она лежала, не в силах пошевелиться, и смотрела на собственную руку, которую кто-то испятнал металлизированными кляксами, как будто на ее раны пролили ртуть.

Бой уже отгремел, вокруг стояла звонкая тишина.

Затем где-то далеко зародился звук шагов, а вместе с ним и голоса:

– …никогда бы не поверил, не увидев своими глазами. Эта серебристая дрянь повсюду. Помнишь, утром подобрали двух раненных?

– Ну, помню. – Глухо отозвался второй голос.

– Они заражены. Эта пакость въелась в раны. Хирурги пытались ее удалить, но бесполезно. Оба умерли на операционном столе.

– Вот дрянь…

Голоса приближались, и Мари, едва соображая, что делает, стала отползать, боком протискиваясь под просевшее днище разбитого вездехода.

Ее не заметили…

– Чуть позже я все покажу тебе на медицинском сканере, ладно? – Предупреждая вопрос, попросила Мари. – А сейчас давай временно оставим эту тему.

Яну потребовалось все самообладание, чтобы элементарно кивнуть в ответ.

Мари оценила его выдержку.

– Не беспокойся. Я не предам тебя, Ян.

Ей хотелось сказать ему очень много, но слова, упрямые слова путались в мыслях, горько щемили душу, и, отвернувшись, она лишь до боли прикусила губу.

Иногда это помогало.

– Ян, вот эта дверь ведет в душевую. Одежду я сейчас принесу.

…

Не комплексуй, Ковальский.

Он стоял под горячими струями воды, тщетно пытаясь урезонить свой взбунтовавшийся рассудок.

Было ли ему страшно? Или, быть может, он чувствовал отвращение?

Нет.

Это судьба. Та самая капризная судьба, которая отшвырнула его тугой взрывной волной, на добрый десяток метров от вездехода, и оставила корчиться на земле, ничего не соображающего после контузии…

Ветер дул от станции в сторону распахнутых ворот, и он лишь волей случая не подвергся воздействию вездесущей серебристой пыли.

Его вовремя подобрали, удачно прооперировали, а она?..

Ян честно попытался, но не смог представить каково пришлось ей – израненной, отверженной, навсегда вычеркнутой из списка живых?..

На миг подумалось: где она черпала волю к жизни?

Память хранила образ девушки, совершенно не готовой к жестоким испытаниям, но… то была другая Мари. Абсолютно другая.

Даже опыт многократных вылазок в запретную зону, не мог дать ему реального представления о ее жизни, страданиях, мечтах, надеждах…

Ты должен либо бежать отсюда, сломя голову, либо…

Я не предам тебя, Ян…

Ее слова переворачивали душу, заставляли сердце биться часто и неровно.

Стоя под горячими, колкими струями воды Ян судил не ее, а себя…

Кем я стал за истекшие десять лет?

Было страшно. Он лишь на секунду мысленно примерил бремя ее невзгод, сравнил свою угрюмую жестокость, с улыбкой, что в критические секунды тенью мелькала на губах Мари, отдавая ему частицу тепла и уверенности.

Жить тут на проклятых, зараженных землях, и при этом не озлобиться до уровня абсолютной, непрощающей ненависти к тем, кто однажды бросил ее в поселке, бежал, забыв обо всем под гнетом внезапного ужаса…

Ты бы смог пройти через такое, Ян?

Он резко выключил воду, ощутив, как из невидимых отверстий тут же пошел сухой теплый воздух.

Будь, что будет, но я остаюсь.

Мари ждала его, со свертком одежды.

Ян на миг поймал ее взгляд, удивляясь тому, как ее облик может сочетать в себе явное внутреннее напряжение, отчаянную надежду, и…

– Я никуда не уйду, Мари. – Он принял из ее рук герметичный пакет, попробовал ободряюще улыбнуться, и понял, что отвык от подобной мимики.

Она сидела в кресле подле прикроватного столика, на котором лежали два трофейных АПС.

– Твое оружие, Ян.

Он обернулся.

Почему в жизни наступает момент, когда вдруг без подготовки приходиться заново переоценивать себя?

Отчего он так остро сопереживал каждому жесту, слову, взгляду? Десять лет он жил как придется, словно в дурном, повторяющемся сне, от одной "ликвидации" до другой, не мучась совестью, полагая, что все точки над "и" расставлены и его работа, от которой медленно черствела душа, позволяет другим людям нормально жить…

Все не так…

Теперь город, оставшийся за десятки километров отсюда, представлялся ему мрачной непонятной глыбой, где в извилистых ущельях улиц присутствует нечто не распознанное, двигавшее им как пешкой, дозволявшее существовать, замкнувшись в личном аду безысходности, пока капитан Ковальский не сделал шаг в сторону.