Иэн Бэнкс - Вспомни о Флебе

Он тащил себя по обломкам — кускам стен и корпуса поезда и даже обрывкам и клочкам своего собственного скафандра. Он двигался с большим трудом и очень медленно и уже боялся, что умрёт, так и не добравшись до поезда.

Ноги совсем никуда не годились. Лучше бы оторвало и оставшееся две, тогда ему, наверное, было бы легче двигаться.

Он полз с помощью неповреждённой руки, хватаясь ею за край рампы и подтягиваясь изо всех сил.

Напряжение было мучительным. Всякий раз, когда он подтягивал тело, ему казалось, что на этот раз боль слабее, но это было не так. Казалось, кровеносные сосуды омывало кислотой каждую из тех долгих секунд, что он висел на краю рампы и тянул своё изломанное, кровоточащее тело по её усеянной обломками поверхности. Он тряс головой и что-то бормотал про себя. Из разрывов на теле, которые было затянулись, пока он тихо лежал, а теперь снова лопнули, текла кровь. Он чувствовал текущие из единственного неповреждённого глаза слезы и целительную жидкость, омывающую место, где из лица был вырван другой глаз.

Перед ним сквозь яркий туман заблестела дверь. Из неё струился слабый поток воздуха, заставляющий дым завихряться. Ступни Квейанорла волочились сзади, а грудь скафандра гнала перед собой маленький вал из обломков с поверхности рампы. Он снова ухватился за край и подтянулся.

Он старался не кричать — не из боязни, что его кто-то услышит, а потому, что всю жизнь, с тех пор как он научился самостоятельно стоять на ногах, его учили страдать молча. Он очень старался; он вспоминал, как его гнездовой кверл и его мать-родитель напоминали об этом, и ему было стыдно не повиноваться им. Но когда становилось нестерпимо, боль выдавливала из него звуки.

Некоторые осветители на потолке станции не горели, повреждённые выстрелами. Он видел дыры и вмятины в сверкающем корпусе поезда и не представлял, насколько он повреждён, но уже не мог остановиться. Он должен продолжать.

Он уже слышал поезд. Он прислушивался к нему, как охотник выслушивает дикого зверя. Поезд тоже был живым, хотя и раненым — некоторые моторы гудели неровно, — но он был живым. Это Квейанорл умирал, но он сделает всё возможное, чтобы поймать этого зверя.

— И что ты думаешь? — спросил Хорза инженера. Он выследил Вабслина под одним из вагонов, где тот висел вниз головой и разглядывал двигатели колёс. Потом Хорза попросил его бросить взгляд на маленький прибор на груди скафандра — главный блок сенсора массы.

— Точно не знаю. — Вабслин тряхнул головой. Потом закрыл шлем и смотровое стекло и увеличил на внутреннем экране картину сенсора. — Он такой маленький. Мне бы взять его на «ВЧВ», чтобы как следует проверить. У меня с собой не все инструменты. — Он прищёлкнул языком. — С виду он в порядке; каких-либо заметных повреждений нет. Может, его сбивают с толку реакторы?

— Проклятие. Тогда нам придётся искать этот мозг вслепую, — сказал Хорза. Он позволил Вабслину захлопнуть маленькую дверцу на передней стороне скафандра.

Инженер выпрямился и поднял смотровое стекло.

— Проблема в том, — заявил он мрачно, — что если приёму мешают реакторы, то бесполезно брать на поиски мозга поезд. Нам придётся пользоваться транзитными трубами.

— Сначала мы обыщем станцию, — сказал Хорза. Он встал и посмотрел через окно на перрон. Йелсон охраняла Бальведу, медленно прохаживающуюся по каменному полу. Эвигер молча сидел на поддоне. Ксоксарл был привязан к опоре посадочного мостика.

— Ничего, если я поднимусь на палубу управления? — спросил Вабслин. Хорза посмотрел в широкое, открытое лицо инженера.

— Да, а почему нет? Только не пытайся трогать поезд с места.

— Ладно. — Вабслин поднял счастливый взгляд.

— Оборотень? — позвал Ксоксарл, когда Хорза спустился с посадочной площадки.

— Что?

— Эта проволока… слишком тугая. Режет тело.

Хорза внимательно осмотрел проволоку на руках идиранина.

— Как неприятно, — сказал он с иронией.

— Она врезается мне в плечи, ноги и запястья. Ещё немного, и перережет кровеносные сосуды. Мне бы не хотелось умереть так неэлегантно. Я с удовольствием позволил бы отстрелить мне голову, но быть разрезанным — неблагородно. Я говорю это, потому что начинаю верить, что ты действительно намерен доставить меня на флот.

Хорза зашёл идиранину за спину и осмотрел те места, где проволока опутывала запястья Ксоксарла. Ксоксарл сказал правду; путы врезались в его роговую кожу, как проволочная изгородь в кору дерева. Оборотень нахмурился.

— Такого я ещё никогда не видел, — сказал он неподвижной спине идиранина. — Что вы задумали? Ваша кожа слишком твёрдая, чтобы такое получилось само собой.

— Я вовсе ничего не задумал, человек, — устало ответил Ксоксарл и тяжело вздохнул. — Моё тело повреждено; оно пытается вылечить себя. И потому становится эластичнее, менее застывшим, пока ремонтирует повреждённые участки. Ну, если ты мне не веришь, оставь как есть. Но не забывай, что я тебя предупреждал.

— Я хочу подумать, — отозвался Хорза. — Если будет совсем плохо, кричите.

И он вернулся к остальным.

— Об этом придётся подумать мне , — тихо сказал Ксоксарл. — От солдата не ждут, чтобы он кричал от боли.

— Значит, Вабслин счастлив? — спросила Оборотня Йелсон.

— Он беспокоится, что не сумеет вести поезд. Чем там занят робот?

— Убивает время, проверяя второй поезд.

— Тогда он может спокойно там и оставаться, — решил Хорза. — А мы с тобой можем осмотреть станцию. Эвигер! — позвал он старика, который кусочком пластика пытался вычистить остатки пищи меж зубов.

— Что? — Эвигер насторожённо посмотрел на Оборотня.

— Присмотри за идиранином! Мы хотим осмотреть станцию.

Эвигер пожал плечами и осмотрел кончик своей зубочистки.

— Ладно. Все равно сейчас у меня не так много возможностей куда-нибудь уйти.

Он вытянул руку, ухватился за край рампы и подтянулся. И на волнах боли продолжал ползти дальше. Вот уже край двери поезда; он подтянулся, волоча и переваливая тело с рампы на пол внутри вагона.

Там он немного отдохнул.

Шум крови в голове не стихал.

Рука устала, стёрлась до крови и болела. Эта была не колющая и гложущая боль его ран, но она беспокоила его куда больше. Он боялся, что рука скоро откажет, слишком ослабеет, чтобы хвататься и тянуть тело, и тогда он не сможет передвигаться.

По крайней мере теперь путь будет ровным. Надо будет пробраться через вагон и ещё полвагона, но тут не было никаких уклонов. Он попытался поднять голову и осмотреться, но удалось бросить лишь короткий взгляд, а потом голова упала снова. По рампе тянулась кровавая борозда, как будто по пыли и обломкам провели обмакнутой в пурпурную краску метлой.