Филип Дик - Когда наступит прошлый год

– Тогда куда же попадают люди? – спросил Эрик.

– Мы с самого начала утверждали, что это наркотик-галлюциноген, и были в том искренне убеждены. Реальность видений – отнюдь не критерий. Большинство их производит впечатление реальных, независимо от того, наркотик ли это, психоз, повреждение мозга или электрические импульсы, поступающие непосредственно в определенные области мозга. Как вы наверняка знаете, доктор, человеку, испытывающему галлюцинации, не просто кажется, что он видит, скажем, апельсиновое дерево. Он на самом деле его видит! Для него это ощущение так же реально, как для нас – присутствие в этой гостиной. Никто из людей, принявших йот-йот-сто восемьдесят и отправившихся в прошлое, не вернулся с каким-либо предметом. Никто не исчезает или…

– Не согласна с вами, мистер Хэзелтайн, – прервала его мисс Бахис. – Я разговаривала со многими, страдающими зависимостью от йот-йот-сто восемьдесят. Все сообщали такие подробности из прошлого, о которых, на мой взгляд, они понятия бы не имели, если бы на самом деле там не побывали. У меня нет доказательств, но я в этом убеждена. Прошу прощения, если помешала.

– Скрытые воспоминания, – раздраженно бросил Хэзелтайн. – Или, прости господи, прежние жизни. Возможно, реинкарнация все-таки существует.

– Если бы йот-йот-сто восемьдесят вызывал настоящие перемещения во времени, то он не был бы слишком хорошим оружием против ригов, – заметил Эрик. – С его помощью они могли бы больше приобрести, чем потерять. Так что вам остается только верить, что это лишь галлюцинации, мистер Хэзелтайн. До тех пор, пока вы намерены продавать йот-йот-сто восемьдесят правительству.

– Аргумент, апеллирующий к чувствам, – возмутился Берт. – Ваши возражения основаны на моих мотивах, а не на доводах. Удивляюсь вам, доктор. – Вид у него был подавленный. – Хотя, возможно, вы и правы. Ибо откуда мне знать?.. Я никогда не принимал этот наркотик. Мы никому его не даем с тех пор, как обнаружили, что он вызывает сильную зависимость. Нам остаются только исследования на животных, первые несчастные, принявшие его добровольно, и несколько недавних случаев, вроде вашей жены, которых сделали наркоманами лилистарцы. Ну и…

Он поколебался, потом пожал плечами и продолжил:

– Ну и естественно, мы даем его ригам в лагерях для военнопленных. Без этого невозможно было бы выяснить, как он на них действует.

– И как они реагировали? – заинтересовался Эрик.

– Примерно так же, как и люди. Полная зависимость, распад нервной системы, столь мощные галлюцинации, что реальность стала им безразлична. Чего только не приходится делать во время войны, – вполголоса добавил он. – А столько было разговоров о нацистах.

– Мы должны выиграть войну, мистер Хэзелтайн, – сказала Хильда.

– Да, – уныло согласился тот. – Вы чертовски правы, мисс Бахис. Совершенно правы.

Он уставился невидящим взглядом в пол.

– Дайте доктору Свитсенту запас наркотика, – напомнила женщина.

Хэзелтайн кивнул и полез в карман пальто.

– Держите. – Он протянул Эрику плоскую металлическую коробочку. – Йот-йот-сто восемьдесят. По закону мы не можем дать его вашей жене, не имеем права снабжать им известных нам наркоманов. Так что возьмите – естественно, это формальность – и сделайте с ним то, что сочтете нужным. В любом случае запаса в этой коробке хватит вашей жене до конца жизни.

Он продолжал смотреть в пол, не глядя Эрику в глаза.

– Вы не слишком довольны этим изобретением вашей фирмы, – заметил доктор и взял у него коробку.

– Доволен? – переспросил Хэзелтайн. – Конечно! Сомневаетесь? По мне незаметно? Знаете, как ни странно, хуже всего было наблюдать за ригами в лагерях, после того как они приняли наркотик. Пленные просто увядали на глазах. У них даже и речи нет о ремиссии. После первого приема йот-йот-сто восемьдесят они живут только им, и ничем иным. Галлюцинации их так… как бы это сказать? Увлекают?.. Нет, не то. Поглощают? Не знаю, но эти риги ведут себя так, словно попали в рай, который с клинической и физиологической точки зрения на самом деле является коварным адом.

– Жизнь коротка, – заметил Эрик.

– К тому же примитивна и отвратительна, – добавил Хэзелтайн, словно цитируя некий неизвестный источник. – Я не умею быть фаталистом, доктор. Возможно, вам везет, или вы просто умны. Одно из двух.

– Вы не правы, – возразил Свитсент. – Ничего подобного. В депрессии уж точно нет ничего хорошего, а фатализм – не талант, но затяжная болезнь. Через какое время после прекращения действия йот-йот-сто восемьдесят появляются признаки абстиненции? Иначе говоря, когда…

– Между приемом доз может проходить от двенадцати до двадцати четырех часов, – сказала мисс Бахис. – Потом дает о себе знать физиология, то есть отказ метаболизма печени. Это, скажем так, неприятно.

– Да уж, – хрипло подтвердил Хэзелтайн. – Боже мой, будем реалистами. Это просто невыносимо. Настоящая агония. Наркоман об этом знает. Он это чувствует, хотя не обязательно может точно определить. В конце концов, многие ли из нас пережили собственную агонию?

– Джино Молинари пережил, – сказал Эрик. – Но он единственный в своем роде.

Он убрал коробку с йот-йот-180 в карман пиджака и подумал: «Значит, мне еще осталось самое большее сутки до того момента, когда придется принять вторую дозу. Но это может случиться уже сегодня вечером. Значит, у ригов уже может быть противоядие. Перешел бы я на их сторону, чтобы спасти свою жизнь? Жизнь Кэти? Интересно. – Доктор на самом деле этого не знал. – Возможно, я пойму это, когда начнется приступ. Если не тогда, то после появления первых признаков разрушения нервной системы».

Он до сих пор был ошеломлен тем фактом, что жена просто так, недолго думая, сделала его наркоманом.

«Насколько же сильно ей надо было ненавидеть меня, чтобы столь презирать ценность жизни? Но разве я не ощущал того же самого?»

Свитсент вспомнил свой первый разговор с Джино Молинари, когда проявились его настоящие чувства. Тогда он вынужден был их признать. В конечном счете Эрик чувствовал себя точно так же, как и Кэти. Вот одно из следствий войны. Выживание индивидуума стало чем-то не важным.

Можно свалить вину на войну. Так было бы легче.

Но он знал, что ошибается.

По дороге в лазарет, куда он пошел, чтобы отдать Кэти наркотики, Эрик, к своему удивлению, наткнулся на сгорбленную, изможденную фигуру Джино Молинари. Генеральный секретарь ООН сидел в инвалидной коляске. Его колени прикрывал толстый шерстяной плед, а глаза двигались, словно два отдельных живых существа. Они заставили доктора замереть на месте.

– Ваша квартира прослушивается, – сообщил Молинари. – Запись разговора с Хэзелтайном и Бахис была доставлена мне.