Олаф Стэплдон - Создатель звезд [сборник litres]

Однако наравне с унынием мы все сильнее испытывали жажду бесстрашно посмотреть в лицо этого духа космоса, каким бы он ни был. Продолжая свое путешествие, переходя снова и снова от трагедии к фарсу, от фарса к величию, от величия зачастую к финальной трагедии, мы все сильнее чувствовали, что некий ужасный, святой и одновременно невообразимо опасный и смертельный секрет находится по ту сторону нашего понимания. Снова и снова мы разрывались между ужасом и очарованием, между гневом против вселенной (или Создателя) и беспричинным благоговением.

Точно такой же конфликт можно было наблюдать во всех мирах, которые обладали менталитетом, схожим с нашим. Наблюдая за этими мирами и фазами их позднего развития, пытаясь нащупать путь на следующий уровень духовного становления, мы наконец научились ясно видеть начальные этапы эволюции любой планеты. Даже в самые примитивные эпохи любого обычного разумного мира в некоторых умах присутствовало побуждение искать и воспевать что-нибудь вселенское. Этот импульс сначала затенялся желанием покровительства некоей могучей силы. Неизбежно эти существа приходили к выводу, что это нечто и было Властью и что надо было молиться, чтобы умилостивить ее. Так, они считали, что существовал некий всемогущий тиран вселенной, а самих себя видели его возлюбленными детьми. Но со временем их пророки понимали, что не одной лишь Властью восхищалось сердце. Тогда теория возводила на трон Мудрость, или Закон, или Справедливость. И после некоторого периода поклонения какому-нибудь воображаемому законодателю или самому святому закону эти существа обнаруживали, что все эти концепции тоже слишком неадекватны, для определения того неописуемого величия, которое их сердце чувствовало и безмолвно воспевало во всем.

Во всех мирах, где мы теперь стали бывать, перед поклоняющимися открылись альтернативные пути. Одни надеялись встретиться лицом к лицу со своим скрытым богом исключительно с помощью медитации, направленной на познание себя. Очищая себя от всего малозначительного, от всех банальных желаний, пытаясь видеть все беспристрастно и со вселенской симпатией, они надеялись слиться с духом космоса. Нередко они многого достигали на пути самосовершенствования и пробуждения. Однако из-за этой внутренней замкнутости многие из них становились нечувствительными к страданиям своих менее просветленных товарищей и забывали об обществе. Во многих мирах этот духовный путь избирался всеми наиболее живыми умами. И поскольку основное внимание расы оказывалось направлено на внутреннюю жизнь, материальное и социальное развитие становилось обречено. Естественные науки переставали развиваться. Механическая сила так и оставалась непознанной, равно как и медицина и биология. Как следствие, эти миры впадали в стагнацию и раньше или позже погибали от какой-нибудь катастрофы, которую вполне можно было бы предотвратить.

Был еще один путь, найденный созданиям более практичного склада ума. Они направляли все свое преувеличенное внимание на окружающий их мир и обычно находили то, что искали, в ближних своих, во взаимопонимании и любви между людьми. В самих себе и во всех остальных они больше всего ценили любовь. И их пророки вещали, что то, чем они всегда восхищались, дух вселенной, Создатель, Всемогущий, Всемудрейший, был также и Вселюбящим. Так давайте же любить друг друга и служить Богу-Любви. И так в течение эры, короткой или долгой, они изо всех сил старались любить и становиться частью друг друга. Они развивали теории в защиту теории Бога-Любви. Они назначали жрецов и строили храмы Любви. И поскольку жаждали они безнравственности, то говорили, что любовь – это способ получить вечную жизнь. Тем самым понятие любви, которой не нужно вознаграждения, оказывалось искажено.

В большинстве миров эти «практики» доминировали над медитаторами. Раньше или позже практическое любопытство и экономические потребности порождали материальные науки. Ища во всех направлениях с помощью этих наук, они нигде – ни в атоме, ни в галактике, ни даже в сердцах – не могли обнаружить признака Бога-Любви. И с лихорадкой механизации, эксплуатацией рабов хозяевами, страстями межплеменной вражды, духовным загрубением маленький огонек восхваления в их сердцах становился меньше, чем когда-либо, настолько, что становился неразличим. И пламя любви, долго раздуваемое мехами доктрины, теперь задыхалось от всеобщей тупости и превращалось в слабое тление, которое было скорее всего лишь похотью. С горьким смехом и яростью измученные создания сбрасывали с трона образ Бога-Любви в своих сердцах.

И так, лишенные любви, несчастные существа оказывались лицом к лицу с неумолимыми проблемами их механизированного и истерзанного ненавистью мира.

Этот кризис мы все отлично знали в своих собственных мирах. Многие миры во всех концах Галактики так и не смогли его преодолеть. Но в некоторых какое-то чудо, которое мы пока не могли четко осознать, поднимало рядовые умы на высший уровень мышления. Об этом я еще скажу позже. А пока отмечу только, что в тех немногих мирах, где это случалось, мы неизбежно замечали сразу перед тем, как умы обитателей уходили за пределы нашего понимания, новое чувство ко вселенной – чувство, которое нам было трудно разделить. И только когда мы научились вызывать в себе нечто похожее, смогли проследить судьбы этих миров.

Однако по мере хода нашего паломничества наши собственные желания начали меняться. Нам показалось, что мы были не правы, разыскивая среди звезд божественно гуманный дух, которым больше всего дорожили в себе и других смертных во всех мирах. Мы все в меньшей степени верили, что именно Любовь стоит за всеми звездами. Все в большей степени мы хотели просто открыть свои сердца и принять без страха любую истину, какую будем способны осознать.

Был такой момент, когда, думая и чувствуя в унисон, мы сказали друг другу: «Если Создатель звезд есть Любовь, мы знаем, что это должно быть правильно. Если нет, если он – нечто иное, некий нечеловеческий дух, это должно быть правильно. А если он – ничто, если звезды и все остальное не созданы им, а сами по себе, и если этот возлюбленный дух есть не что иное, как плод нашего воображения, то и это должно быть правильно, а вовсе не что-либо иное. Ведь мы не можем точно знать, должна ли любовь быть на троне или на кресте. Мы не можем знать, какой дух правит, потому что трон окутан тьмой. Мы знаем, мы видели, что в судьбах звезд любовь действительно играет роль мученика – и справедливо, – доказывая саму себя и во славу трона. Любовь и все человечное мы лелеем в своих сердцах. Однако мы приветствуем и трон, и неизвестное на нем. Будь то Любовь или нет, наши сердца приветствуют это, отвергая разум.