Франсис Карсак - Робинзоны космоса [сборник litres]

Я быстро сообразил, что, если я не хочу угодить в психушку, нужно приглушить в себе Хорка и воскрешать его постепенно. Мне надо было подумать, поэтому я симулировал переутомление и взял отпуск. Я решил еще раз прослушать курс физики, чтобы понемногу открывать людям свои знания – знания Хорка! – или, по крайней мере, какие-то крупицы их, ведь если бы я открыл все, ваша цивилизация не выдержала бы подобного удара!

На первых порах меня мучили угрызения совести: вдруг, слишком быстро двигая человечество по пути прогресса, я бы изменил будущее? Поэтому я тщательно изучил вашу цивилизацию, применяя тот особый метод анализа, которым наши социологи пользуются испокон веков и который преподают во всех университетах как один из элементов общей культуры. Как я заметил, большинство тех открытий, что я собирался обнародовать, так или иначе будут сделаны вашими теоретиками или экспериментаторами в течение ближайших десятилетий, поэтому, слегка ускорив прогресс, я не нарушу общего хода развития. Остальные знания останутся при мне и умрут вместе со мной. К тому же многого вы просто-напросто не сможете понять, и вовсе не из-за недостатка интеллекта, а из-за отсутствия материальной основы. Таким образом, я существенно не изменю ваше будущее, которое для меня самого является бесконечно далеким прошлым. И потом – такова, возможно, воля Судьбы, – я не историк, и если я что-то и знаю о прошлом, то есть о вашем будущем, то лишь в общих чертах, кроме одной-единственной детали, одного-единственного имени. Да, мои знания умрут вместе со мной, – повторил он едва слышно. – Разве что…

– Разве что?..

– Разве что мне удастся туда вернуться!

В последующие годы я несколько раз надолго уезжал в Африку. Каждый раз по возвращении я навещал Поля, который больше ничего не публиковал, лихорадочно работая в своей частной лаборатории, построенной по его указаниям. За время моей второй командировки он женился на Анне, тогда еще студентке физико-математического факультета, за время третьей – у них родился сын. Катастрофа произошла, когда я только-только вернулся из четвертой.

Я приехал в Клермон поздно вечером и утром следующего дня отправился прямиком в лабораторию Поля. Она стояла на небольшом возвышении, в уединенном месте, в нескольких километрах от города. Я уже сворачивал с шоссе на боковую дорогу, когда вдруг мне бросилась в глаза крупная надпись на щите:

ВЪЕЗД ВОСПРЕЩЕН!

ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!

Я не остановился, решив, что ко мне этот запрет не относится. Но едва я выехал на лужайку перед домом, как услышал нечто, напоминавшее шуршание мнущегося шелка, волосы у меня на голове встали дыбом, и между рулем и приборной доской проскочила длинная фиолетовая искра.

Я ударил по тормозам. Всю лабораторию заливал дрожащий фиолетовый свет, который я узнал сразу. За стеклом большого окна я мельком заметил высокий силуэт Поля, который махал мне рукой, то ли приказывая остановиться, то ли прощаясь со мной. Фиолетовое сияние сделалось вдруг ослепительным, и я зажмурил глаза. Когда я снова открыл их, все вновь уже было нормальным, но я тотчас же понял, что случилось что-то непоправимое. Выскочив из машины, я плечом высадил запертую на ключ дверь.

Изнутри вырвалось густое облако дыма и клубами начало подниматься в безоблачное небо. В горящей лаборатории Поль лежал рядом с каким-то странным аппаратом. Я склонился над Полем: он, похоже, был мертв, на губах застыла улыбка. Чуть поодаль я обнаружил бездыханное тело его молодой жены.

Я вынес ее наружу, затем вернулся и с большим трудом вытащил из дома тело Поля, длинное и тяжелое. Едва я успел опустить его на траву, рядом с женой, как раздался глухой взрыв, и пожар уничтожил то, что еще оставалось от лаборатории.

Я уложил их в машину и на бешеной скорости помчался в клермонскую больницу, хотя надеяться можно было разве что на чудо. Увы, чудес не бывает! Оба были мертвы.

Вот и вся история. Гражданские и военные власти произвели тщательное расследование, переворошили и просеяли на пожарище весь пепел, но так ничего и не обнаружили.

У себя в лаборатории, среди почтовой корреспонденции, я нашел толстый запечатанный конверт, который накануне принес сам Поль и вручил моему ассистенту. В конверте была рукопись, которую вы прочтете. Как я уже говорил, Поль оставил мне кое-что из своего имущества, в том числе стереотелевизор, который сам он называл «пустышкой», и назначил меня опекуном своего сына. Жану сейчас двенадцать: думаю, это объясняет, почему я так долго не решался опубликовать рукопись Поля или, скорее, Хорка.

И пусть я наверняка знаю, что наследственность заключена в хромосомах, что Поль Дюпон мог передать сыну лишь свои собственные достоинства и способности, а не те, которыми обладал Хорк, порой у меня все же возникают сомнения. Жану, повторю, только двенадцать, но в его библиотеке, между «Швейцарским Робинзоном» и «Борьбой за огонь», стоят, тщательно аннотированные им самим, всевозможные научные труды, издававшиеся в различных международных центрах ядерной физики.

Сейчас, за пару часов до того, как эта рукопись уйдет в издательство, я хотел бы добавить к вышесказанному еще вот что. Этой ночью мне приснился странный сон, наведший на мысль о том, что Хорк действительно преуспел в своей попытке, по крайней мере частично. Успех и не мог быть полным, раз уж тела Поля и Анны Дюпон покоятся на клермонском кладбище. Мне привиделось, что мою спальню озарил яркий фиолетовый свет. Свет этот образовывал нечто вроде тубуса, в центре которого находился я сам. С другого, очень далекого конца тубуса мне улыбался высокий темноволосый мужчина, с виду совершенно незнакомый и в то же время, по ощущениям, донельзя близкий. Рядом с ним стояла белокурая женщина, также незнакомая, но улыбавшаяся той улыбкой, которую я так часто видел на лице Анны. А утром на ночном столике я нашел небольшой клочок восхитительной бумаги, на котором было написано: «Скажи Жану, что через несколько лет мы заберем его, если все будет нормально» .

То был сон. Я точно не бодрствовал. Но как тогда объяснить записку?

Это я, Хорк, говорю с вами, Хорк Акеран, верховный координатор эпохи Великих Сумерек, перенесенный все еще необъяснимым способом в столь далекое прошлое, что мы, люди Геллеры, которую вы называете Землей, почти не сохранили о нем воспоминаний.

Порой, когда я закрываю глаза, все это кажется мне сном.

Сейчас я снова окажусь внутри своего кабинета, в Солодине, в самом сердце Хури-Хольдэ, на глубине шестисот метров. Мне кажется, что я слышу рокот этого огромного мегаполиса, этот рокот, что проникает сквозь покрытые изоляцией стены, это смешение шумов, вибраций, тишины – сердцебиение самого крупного из когда-либо существовавших городов. Мне кажется, что, стоит мне протянуть руку, нажать на такую знакомую кнопку, третью слева, как на экране, возникнут – смотря что я пожелаю – либо улицы этого города, либо черное небо Великих Сумерек.