Питер Уоттс - Революция в стоп-кадрах [сборник litres]

– Гипотетически скажи, блядь! У тебя же все так хорошо с гипотезами! Сколько людей здесь спало, пока ты их не списал, а потом не промыл себе мозги, не стер вину начисто?

– Я не могу сказать точно, – не сразу ответил он. – Приблизительно три тысячи человек.

– Ах ты уебок. Ты же просто машина, чудовищная злая машина.

– Сандей, я не понимаю, почему это что-то меняет.

– Тогда ты еще и идиот.

– Каждый, кто умирает во время полета, умирает согласно прогнозам. Вы все знаете, что скорее всего проведете на борту всю свою жизнь. Вы все знаете, что скорее всего здесь умрете. Вы знаете, что рано или поздно в дело вступит ожидаемый уровень смертности; более того, если он окажется слишком высок, это значит, что в среднем вы прожили гораздо дольше, чем ожидалось. Даже после перемещения архива мы все равно опережаем медианный сценарий.

«Ты хочешь сказать, что мяса на борту все еще в избытке».

– Списание прошло бы во время стазиса. Никто бы не страдал. В миссии такого рода – это наиболее благоприятный вариант.

– Не страдал? Ты убил наших друзей! Людей, которых я, возможно, знала всю свою жизнь! Ты не считаешь, что такой факт будет для нас важен?

– Скорее всего, списание будет идти по племенам. Их не будет на палубе, не останется уцелевших. А значит, не будет скорби, не будет разорванных эмоциональных связей.

– Элон Моралес, – сказала я, сжав зубы.

– Ты даже не могла вспомнить, как его зовут.

Клянусь, в голове этой гниды прозвучал упрек.

Я обхватила голову руками.

Как же долго до меня доходило! Сколько миллионов лет я не видела того, чем он является? Боже, а он даже ничего от меня не скрывал.

Я была слепа с самого отлета.

– Сандей…

– Заткнись, блядь! Просто заткнись, тварь, и оставь меня в покое!

Не знаю, сколько мне понадобилось, чтобы найти хоть какие-то слова. Словно кто-то решил заговорить за меня.

– Боже, Шимп, я видела, как ты танцуешь!

– Извини, – ответило оно. – Этого я тоже не помню.

Ябодрствовала шесть дней. Не смыкала глаз, сидела, забившись в угол, закрашивала датчики, просто бормотала или кричала в пустых коридорах. Но в конечном итоге оно меня усыпило. В конечном итоге я ему позволила.

А что еще оставалось делать? Отказаться от склепа, боясь, что машина убьет меня во сне? Шататься по туннелям, пока не помру от старости? Остаток жизни провести, торча в играх?

В конце концов ничего не изменилось. Все осталось как прежде, вот только с моих глаз упали шоры. К тому же оно пообещало воскресить меня.

И ни у кого из нас не было выбора.

Оно воскресило меня, но я не говорила с ним, едва ли словом перемолвилась с другими спорами. Я выполняла свою работу. Не высовывалась. Думала, сколько людей в команде любят музыку.

Оно меня усыпило.

Воскресило, и я снова постаралась почувствовать те самые минуты перед закатом, поговорить со старым другом – только не смогла его найти. Меня приветствовала иная сущность, собрание шестеренок, логических схем и многоуровневых интернейронов. Раньше мы вели беседу: теперь же я видела, как мои слова входят в систему, сворачиваются, тасуются по трубкам и фильтрам, усекаются, собираются заново, а потом мне скармливают их, выдавая за что-то новое.

Оно меня усыпило.

Тут я вспомнила: это не вина Шимпа, так не могло быть. Нельзя винить кого-то за то, как он спаян. Машину вынудили нажать на спусковой крючок силы, находящиеся вне ее контроля. Возможно, оно тоже было жертвой, как и Элон Моралес.

Оно меня усыпило.

Воскресило, и в этот раз я поняла, что, возможно, в следующий раз уже не вернусь: списанный есть списанный, мертвый есть мертвый, и какая разница, кого винить: пушку или стрелка? Я соразмерила миссию, в которую верила всем своим сердцем, с ценой ее успеха.

Оно усыпило меня, возможно в последний раз.

И воскресило.

Я оплакивала потерю друга. Ненавидела себя за глупость, за то, что вообще когда-то считала это другом. Наблюдала за тем, как другое мясо умирало и воскресало, умирало и воскресало; видела, как электричество бежит по схемам, когда мясо включено, но стоит его вырубить, и напряжение падает. Я проспала тысячу лет, а жалкие сны бодрствования провела, взвешивая целое и его части.

После очередной сборки я пришла в себя, вычистила каюту, загерметизировала свое барахло. Даже нашла время внести парочку изменений в последнюю партитуру Парка, прежде чем снова умереть, заменила парочку неуклюжих восьмушек на ноты своего сочинения и оставила все в кают-компании.

Дорон был прав. Мелодия оказалась неплоха, но ее надо было чуть-чуть подправить.

Когда ты мертв, тебе снится лишь то, о чем говорит Шимп.

Это не телепатия. Механизм не умеет читать мысли. Но отправляет звуки, образы. Направляет цифры прямо тебе в мозг, и это быстрее любого троглодитского инструктажа. Там, в пустоте, ты искришь; вздымаешься к свету после столетий тьмы, и какие-то обрывки просто… приходят к тебе. Крохотные пузырьки озарений. Поначалу они разрозненны; ты сам разрознен. Но, как и ты, история собирается воедино, и когда открываешь глаза, а камень откатывается в сторону, тебе снится инструктаж, хотя никто не произнес и слова.

В этот раз я увидела монстра в подвале.

Механизм понятия не имел, что это. Бот проверял непонятные кислородные пики в Косой Поляне. Он успел выдавить пару изображений, прежде чем сигнал прервался: какие-то мутные уродливые кляксы в инфракрасном спектре, совсем не похожие на растения, которые, по идее, там росли.

Один заглохший бот – дело житейское, особенно так близко к двигателю; спектр постоянно корежили электромагнитные отклонения вместе с привычными мертвыми зонами и интерференцией. Механизм решил подождать, пока дрон не завершит работу и не появится из тени. Когда этого не случилось, послал еще одного робота вытащить первого бедолагу.

Но и этот тоже исчез.

Физические тросы – последнее средство; они вечно путаются в черном мерцающем подлеске. Потому Шимп не поскупился на пачку ретрансляторов, крохотных бусин для позиционирования, которые следующий бот оставлял бы за собой, подобно парящим жемчужинам. Каждый датчик оставался в пределах прямой видимости своих ближайших соседей впереди и сзади; каждый вел диалог с помощью невидимых лазеров, неуязвимых для электромагнитного вмешательства.

Безотказная система. В теории.

Три дрона растворились без следа. Механизм отступил, подсчитав расходы. Конечно, можно было и дальше усиливать стратегию грубой силы, которая пока оказалась безрезультатной, или сдаться и позволить мясу делать то, ради чего его вообще взяли на борт. Поэтому Шимп разморозил двух человек – Дао Ли и Кайден Бриджес, если верить манифесту, – и послал их внутрь.