Франсуа Баранже - Dominium Mundi. Властитель мира [litres]

Паскаль засунул руки в карманы.

– Не знаю, получится ли, но стоит попробовать.

Такого я не ожидал.

– Что это за загадочный вид? Похоже, ты задумал какую-то подлянку.

– Точно. Ведь если сидеть, как ты, в своем уголке и ждать, пока все само образуется, то никакой «подлянки» не задумаешь.

Я снова остановился. Шедший за нами человек резко притормозил и обогнал нашу парочку, бросив на нас осуждающий взгляд.

– Ладно, выкладывай, великий конспиратор. Я тебя слушаю.

С недоверчивым видом Паскаль проводил глазами обогнавшего нас человека и потянул меня за руку, предлагая продолжить движение.

– Я не один так думаю, – снова заговорил он, понизив голос. – Другие бесшипники согласны со мной, и их очень даже немало. Может, пришло уже время действовать. Штаб должен понять, что мы не стадо безответных овец, которыми он сможет располагать по своему усмотрению, когда крестовый поход закончится. Они должны научиться с нами считаться.

Ну вот, приехали. Я давно опасался, что такой момент наступит. Вскоре после нашего знакомства я понял, что Паскаль не будет вечно мириться с создавшимся положением и захочет вернуть себе контроль над тем, что с ним происходит. Я и сам много над этим размышлял и пришел к единственному выводу: лучше сидеть спокойно.

– И что? Что вы собираетесь делать, ты и эти другие бесшипники ?

– Еще не знаю, я только-только вступил с ними в контакт. Но мы попробуем тайно собраться кое с кем из парней, чтобы вместе поразмыслить над этим. Я знаю, что некоторые уже начали действовать.

– Вы все закончите в Камере забвения.

– Ты-то уж точно не рискуешь туда попасть, – сухо ответил он.

Я был глубоко задет этим замечанием, а потому замолчал. Просто не видел смысла продолжать разговор в таком тоне, тем более что был совершенно уверен: переубедить его не удастся. Паскаль никогда не сможет понять, как сильно я привязан к родным и какую ответственность перед ними испытываю. Сколько раз мне тоже хотелось дать отпор и бороться, чтобы заставить себя уважать, но меня всегда останавливала угроза тюрьмы. Если бы дело касалось только меня, я бы не испугался и рискнул. Но это означало бы оставить семью без средств к существованию, после всех жертв, на которые они ради меня пошли, бросить их на произвол судьбы. А на это я никогда не смогу решиться.

– Я только надеюсь, что ты знаешь, что делаешь.

Вместо ответа Паскаль пожал плечами.

Незыблемый устав гласил, что никому нет допуска в трапезную после начала чтения Писания. К счастью для Танкреда, на «Святом Михаиле» Устав соблюдался не так строго, как в монастыре. К тому же он был знаком с унтер-офицером, надзиравшим за вновь прибывшими. А потому он, пусть и с небольшим опозданием, смог зайти в столовую, когда та была уже заполнена. Заметив братьев Турнэ, он быстрым шагом двинулся к ним.

Взойдя на амвон, монах читал Послания святого Петра, перекрывая своим мощным голосом рассеянный гул, производимый несколькими сотнями человек, тихо переговаривающихся за ужином. Молчание за столом не было жестким предписанием, но всем настоятельно рекомендовалось слушать чтение Священного Писания, а если уж разговаривать, то тихо.

Соблюдение древних религиозных армейских обрядов на борту «Святого Михаила» могло иногда показаться обременительным, но это были сущие пустяки по сравнению с некоторыми командорствами [43]тамплиеров, где случалось бывать Танкреду. Там ему всегда претило строжайшее следование Уставу. Он никак не мог понять, в чем смысл подобного давления на личность, как если бы глубина веры каждого исчислялась количеством и тяжестью ритуалов, которые ежедневно предписывались к исполнению. Самым неприятным для него было обязательное молчание во время трапез и на исходе дня, после повечерия [44] Повече́рие – общественное богослужение, совершаемое вечером. Название происходит от монастырской практики совершать повечерие после вечерней еды – вечери. . В этот момент все люди замыкались в себе, что создавало атмосферу тягостного заточения, и этим в немалой степени объяснялась та сдержанность, с которой Танкред относился к местам, где религиозные отправления отличались излишней суровостью.

Льето приберег ему место за столом. Танкред уселся между ним и Энгельбертом, произнес благодарственную молитву и быстро перекрестился. И тут же принялся за ужин: овощной суп, салат с куриной грудкой, хлеб, сыр и апельсин. Как всегда, меню было разработано диетологами в белых халатах, которые мыслили только калориями и минеральными солями. Кухня на борту была такой выверенной, что Танкред почти скучал по простой солдатской жратве, то есть извечном тушеном месиве, основном блюде полевой кухни, которым его потчевали во время военных кампаний на Земле. Пусть не всегда было понятно, из чего состоит эта посредственная стряпня, зато у нее неизменно имелся вкус, не то что у этого обеззараженного и лишенного запаха корма, который сейчас лежал у него перед носом. Благодарение Господу, в отличие от вкусовых качеств, количественные показатели были на высоте; всем дозволялось просить добавку, если они не насытились первой порцией. Хотя устав призывал к воздержанности в вечерней трапезе, после дня изматывающих тренировок не многие солдаты согласны были довольствоваться «супом и толикой молока».

Олинд и Дудон оказались за тем же столом. Когда Танкред усаживался на свое место, спор об аборигенах Акии был в самом разгаре.

– Я никак не могу вообразить, как же эти дикари выглядят, – говорил Олинд. – Ни разу не видел достаточно четкой картинки, чтобы представить их себе.

– Я тоже, – подхватил Льето. – Те несколько репортажей на эту тему, которые я посмотрел, повторяли одни и те же кадры, отснятые первой экспедицией. И везде качество было так себе, почти ничего не видно.

– К тому же мне кажется, их там несколько рас, – добавил Дудон. – У них всех разное… хм… телосложение.

– Ну да, есть маленькие, толстые, высокие, но, главное, все уроды! – высказался кто-то с другого края стола, вызвав смех соседей.

– У миссионеров на месте было полно времени до трагедии, – не сдавался Олинд, – не понимаю, почему они не сделали больше снимков. Это же важно – показать, какие они.

– Думаю, туземцы сами отказывались сниматься, – предположил Энгельберт, – поэтому изображений мало и они такие плохие: наверняка все сделаны издалека.

– Во всяком случае, – заметил Льето, – сам христианский храм мы видели во всех подробностях, и он великолепен. Никогда дикари не смогли бы его построить, если бы их не вдохновил Господь!

– Льето, – протянул Энгельберт, напустив на себя удивленный вид, – временами ты можешь сойти за доброго христианина!