Камиль Фламмарион - Гибель мира [litres]

Великолепный мраморный мост через Сену по пути к Лувру, украшенный статуями знаменитых мыслителей и ученых по обеим сторонам и представляющий как бы улицу памятников, ведущую к одному из портиков Французского института, был сплошь запружен народом. Несметные толпы людей, как две реки, текли по набережным, выливаясь сюда из всех улиц и все более и более напирая на людское море, волновавшееся у ступеней института, давно уже залитых этими живыми волнами. Еще ни разу раньше этого, даже раньше эпохи возникновения Соединенных Штатов Европы, в те варварские времена, когда сила господствовала над правом, когда военщина царила в мире, когда мерзостная гидра войны непрестанно находила себе пищу в человеческом безумии, даже тогда, в грозные дни великих народных волнений или в лихорадочные часы объявления войны, никогда еще ни пред палатой народных представителей, ни на площади Согласия не было подобных зрелищ. Это были не кучки фанатиков, собравшихся вокруг своего знамени с целью добиться победы насилием; это были не демагоги, за которыми бегут любопытные и праздные люди, жаждущие посмотреть, что там такое делается. Нет, теперь все население, взволнованное, возбужденное, перепуганное, все классы общества, перемешавшиеся между собой, с лихорадочным нетерпением, как ответа оракула, ожидали конца вычисления, которое должен был объявить сегодня, в понедельник к трем часам, один из известнейших астрономов на заседании Академии наук.

Новое здание Института, поднимавшееся высоко в воздухе своими куполами и террасами, воздвигнуто было на развалинах старого после великого социального переворота, произведенного международными анархистами, добившимися в 1950 году того, что часть старого Парижа взлетела на воздух, как взлетела бы гигантская пробка, закупоривавшая кратер вулкана.

Накануне, в воскресенье, весь Париж, рассыпавшийся по бульварам и площадям, как это можно было видеть с лодок аэростатов, бродил медленно и задумчиво, казался совсем растерявшимся, как будто ничто уже более его не занимало. Веселые воздушные гондолы не бороздили более лазури атмосферы, разные аэропланы, самолеты, механические птицы и воздушные рыбы, электрические геликоптеры, всякие летающие машины – все это остановилось и притихло. Станции воздушных гондол и лодок, возвышавшиеся на кровлях башен и других зданий, были пусты и безмолвны. Общественная жизнь как будто остановилась в своем течении. Беспокойство было написано на всех лицах. Люди сталкивались, не узнавая друг друга. Одни и те же ужасные слова «так это правда!» дрожали на бледных и трепещущих губах каждого; самая жестокая повальная болезнь не способна была бы до такой степени поразить все сердца, как перепугало всех ужасное астрономическое предсказание, обсуждаемое теперь каждым на все лады; обыкновенная эпидемия похитила бы меньше жертв, потому что уже теперь смертность вдруг стала сильно увеличиваться, а отчего – никто не знал. Каждую минуту любой человек чувствовал, что через него подобно электрическому току пробегает трепет ужаса.

Мост, ведущий к зданию Института

Ожидание, мучительная неизвестность часто бывают страшнее самой опасности. Тяжелый удар, поражающий нас внезапно, более или менее подавляет наши жизненные силы; но мало-помалу мы оправляемся, собираемся с мыслями, принимаемся за дела и продолжаем жить. Здесь же приходилось иметь дело с неведомым, ждать неизбежного, таинственного, страшного, причина которого вне Земли. Предстояло умирать, умирать наверное, но как? Какого рода казнь ожидала несчастное человечество? Предстояло ли ему быть побитым камнями или раздавленным под каменными глыбами; приходилось ли быть изжаренным заживо или сгореть в пламени пожара, способного охватить всю землю; суждено ли, наконец, было погибнуть от разлитой в воздухе отравы или задохнуться от недостатка самого воздуха? Нависшая над миром гроза была страшнее самой смерти. Наша душа способна выносить страдание до известного предела, но страдать непрестанно, задавая себе каждый вечер вопрос о том, что ожидает нас завтра, это все равно, что тысячу раз умирать. А что значит страх, угнетающий душу, леденящий кровь в наших жилах? Страх, этот невидимый призрак, совершенно овладел теперь умами людей, путал их мысли и окончательно сбивал их с толку.

Уже около месяца как всякая промышленность и торговля остановилась; уже две недели как комитет правителей, заменявший теперь собою старую палату и сенат, прекратил свои заседания, так как никто на них не являлся. Уже целая неделя как биржа закрылась везде – в Париже, Лондоне, Нью-Йорке, в Чикаго, Мельбурне и Пекине. К чему заниматься делами, внутренней или внешней политикой, вопросами бюджета или реформами, если наступало светопреставление? До политики ли теперь! Об этой игре в то время почти совсем забыли. В мехах не стало воздуха, и орган сам собою перестал играть. Даже в судах и в тех не велось больше никаких дел: когда ждешь конца мира, так тут не до убийств и преступлений. Люди сделались равнодушными ко всему, и только сердца их беспокойно и усиленно бились, готовые остановиться навсегда. Всюду видны были искаженные, бледные лица с ввалившимися от бессонницы и страха глазами. Одно лишь разве женское кокетство продолжало оставаться, но и оно было поверхностно, торопливо, мимолетно, без всякой заботы о завтрашнем дне.

Положение дел действительно было опасное, почти отчаянное, даже с точки зрения самых убежденных стоиков. Никогда еще за историческое время род человеческий, это потомство Адама, не встречался лицом к лицу с такой опасностью. Над его головой повисла страшная, неминуемая небесная гроза; дело касалось его жизни или смерти. Расскажем, однако, все по порядку.

Около трех месяцев до того дня, о котором мы говорим, заведующий астрономической обсерваторией на горе Гауризанкар сообщил по телефону во все главные обсерватории земного шара, и преимущественно в Парижскую, следующее известие:

«В эту ночь открыта новая комета; прямое восхождение ее 21 ч16 м42 с, северное склонение 49°53′45″». Суточное движение очень слабо. Цвет кометы зеленоватый.

Обыкновенно не проходило и одного месяца без того, чтобы не было открыто нескольких новых комет, о чем тотчас же объявлялось по всем обсерваториям, в особенности с тех пор, как неустрашимые исследователи неба водворились на высочайших вершинах Гауризанкара, Дапсанга и Канченджинги в Азии, на Аконкагуа и Чимборазо в Южной Америке, а также на Килиманджаро в Африке и на Эльбрусе и Монблане в Европе. Поэтому вышеупомянутое известие не представляло ничего поразительного в глазах присяжных астрономов, давно привыкших к такого рода новостям. Разумеется, тотчас же множество наблюдателей постарались отыскать комету по указанному положению и продолжали тщательно за ней следить. В одном немецком научном журнале с трехаршинным названием печатались наблюдения над кометой, а один из немецких же математиков поторопился вычислить предварительную ее орбиту и дать эфемериду, т. е. таблицу ее положений на каждый день.