Франсуа Баранже - Dominium Mundi. Властитель мира [litres]

Роберт хмыкнул:

– То есть ты хочешь мне сказать, что произошел непредвиденный несчастный случай, который должен был дискредитировать подразделение Танкреда Тарентского, а в результате он вышел из ситуации возвеличенным, в ореоле новой славы? Теперь я лучше понимаю твою траурную мину, которую ты нацепил, прежде чем приступить к докладу.

Чувствуя себя все более неловко, Арган переминался с ноги на ногу.

– Это еще не все, сеньор. На тренировке присутствовал Годфруа Бульонский. После происшествия он спустился в купол, чтобы лично поздравить Тарента.

Ироничное выражение мгновенно сползло с лица Роберта. Лоб пошел множеством морщин, а уголки губ опустились в озабоченной гримасе.

– Хм… А вот это действительно никуда не годится. Я бы предпочел, чтобы эти двое не познакомились. Мало того что Годфруа и Боэмунд Тарентский помирились… если еще и племянничек вступит в игру, в лагере умеренных станет слишком многолюдно…

Ожидая указаний, Арган не сводил с него глаз. Немного помолчав, Робер тихо сказал ему:

– Если мы будем действовать по-умному, то убьем одним ударом нескольких зайцев. Но чтобы все получилось, тебе придется дискредитировать этого человека… или же заставить его совершить ошибку.

Задуманный как торгово-развлекательный центр для колонистов, ностальгирующих по земному образу жизни, «Вавилон» был переоборудован в место, где военные могли бы на несколько часов забыть о строгой дисциплине, которой подчинялись в остальное время. Здесь закрывали глаза на многие нарушения Устава – если только они не распространялись за стены заведения. Кстати, входы и выходы контролировались непосредственно военной полицией.

С наступлением вечера многие встречались здесь и расходились по разным уровням – верхние этажи были, разумеется, отведены офицерам и аристократам. Просторный центральный проем позволял окинуть взглядом все этажи, в том числе и расположенные на самой высоте, но большинству рядовых, обретающихся на нижнем уровне, никогда не представлялось случая рассмотреть их поближе.

Как и во всех заведениях такого рода, здесь грохотала музыка, стоял несмолкаемый гул и было сильно накурено.

Танкред и братья Турнэ, решившие на этот раз изменить «Единорогу», чтобы присоединиться к другим бойцам подразделения, которые предпочитали местечки покруче, обсуждали ход кампании. Кстати, едва ли не все беседы на борту «Святого Михаила» велись именно на эту тему, словно людям недостаточно было проживать все события, им хотелось еще и постоянно их обсуждать, ad nauseam [60].

– Вам не приходило в голову, – рассуждал Рено, один из солдат класса Два из их подразделения, – что цель кампании представляется несколько абстрактной? О ней никогда не говорят, во всяком случае не говорят подробно, и она остается такой же расплывчатой, как и до посадки на корабль.

Энгельберт кивнул:

– Понимаю, что ты имеешь в виду. Правда, сам я тоже редко думаю о задаче, которая ждет нас на Акии. Все эти тренировки с сим-смертью занимают столько времени, что иногда я ловлю себя на мысли, что мы здесь только для этого.

– И я тоже! Положа руку на сердце, если сначала мне это нравилось, то теперь уже изрядно осточертело… Реализм, изменение декораций и метеоусловий – это все, конечно, хорошо, но quid [61]с Акией? Кто может сообщить мне хоть какие-то подробности об этой проклятой планете, ну хотя бы ее размеры?

– 11 270 километров в диаметре, – тут же отозвался полевой наводчик подразделения.

– Ну, я хотел сказать, кроме тебя, Энгельберт!

– А мне вообще все по фигу, – заявил Грегуар, еще один солдат 78-го, сидящий за тем же столом. – Там или еще где, война есть война. Но если вы непременно хотите стать спецами по атамидам, то для нас предусмотрен курс по аборигенам. В конце полета, как я полагаю.

– Почему так поздно? – сам себя спросил Танкред. – Войскам нужно больше информации; лишних сведений о противнике не бывает.

– А может, им просто нечего нам особо сказать по этому поводу? – предположил Энгельберт.

Скрестив руки на затылке, Грегуар развалился на стуле.

– Ну, в конце концов, они же почти животные, достаточно просто стрелять в кучу! Тут и говорить больше не о чем. Прилетим, наведем порядок и вернемся домой! Не забивайте себе попусту голову, парни!

– Сомневаюсь, что на месте все окажется так просто, – заметил Танкред, скорчив скептическую гримасу. – Мы окажемся далеко от дома, во враждебном и незнакомом окружении, лицом к лицу с существами, которых видели только на фотографиях, да и то… А вот они-то будут у себя дома. И в этом огромная разница, если хотите знать мое мнение.

– Кроме того, они уже нападали на людей, – добавил Энгельберт. – Они знают, с кем имеют дело.

– Именно. Я просто не понимаю причин, по которым нам так мало рассказывают. Полное впечатление, будто нас хотят заставить забыть, что по прилете нас ждет война.

– Может, берегут моральный дух войск.

– Может, и так, – согласился Энгельберт. – И правда, нас заставляют так тренироваться, что и думать-то некогда…

Танкред больше не слушал. Он заметил, что Льето уже некоторое время остановившимся взглядом смотрит в пустоту и не участвует в разговоре. Остальным вроде не было до него дела, а его глаза наливались слезами. Танкред упрекнул себя за то, что мало уделял внимания другу, хоть и знал, как тот мучается. Положив руку ему на плечо, он спросил:

– Вивиана?

Бедолага кивнул.

– Не получается думать о чем-то другом, да?

– Вроде того, – бросил Льето с болезненной гримасой. – Да и как бы я мог?

– Конечно, ты прав. Глупый был вопрос.

Льето глубоко вздохнул:

– Нет, прости, вопрос был не глупый. Иногда сознание у меня словно плывет, и я ловлю себя на том, что наконец-то думаю о другом. Но едва я себя на этом поймаю, как все, конечно же, возвращается – и прямо мне по мозгам.

Танкред покачал головой: он очень хорошо представлял себе, о чем речь.

– Тогда, чтобы обмануть собственную голову, я стараюсь полностью сосредоточиться на чем-то сиюсекундном. – Он неуверенно улыбнулся. – К несчастью, это не всегда срабатывает.

Продолжая говорить, Льето рисовал пальцем абстрактные узоры в маленькой лужице пролившегося на стол пива.

– Может, я покажусь тебе бесчувственным, но я знаю, что переживу это и однажды все станет лишь воспоминанием. Конечно болезненным, но далеким. А пока это мое настоящее, и жить в нем ужасно.

Танкред непроизвольно приобнял его рукой за плечи, чтобы как-то ободрить. И встретился взглядом с Энгельбертом, который хоть и смотрел на брата с сочувствием и грустью, сам выглядел беспомощно и подавленно, будто не знал ни как реагировать, ни что сказать при виде столь глубокого горя. Оттого что в этот момент он был ближе к Льето, чем Энгельберт, Танкред почувствовал смущение. Из вежливости другие глядели в сторону, делая вид, что не замечают смятения своего однополчанина.