Юрий Мори - Пустой человек

– А он вообще кто? – Михеев прикурил на ходу, махнул рукой: спичка улетела в сторону скрюченным черным трупиком. Редкий снег, выдавленный Господом из серого неба, устроил ей негромкие похороны за пару минут.

– Кто, Развальский? Ну этот… Скульптор он. Большая и малая формы. В прошлом году бюст губернатора слепил, тому понравилось. Теперь в почете, для обыска ордер получить сходу сложно, нужны обоснованные подозрения, которых нет. Да и что искать? А вот глянуть бы надо.

Дорожка под ногами узкая, но протоптанная почти до земли, то и дело хрустят под подошвами замерзшие в лед травинки. Зеленовато-желтые, похожие на насыпанное специально еще с осени сено, так и оставленное зимовать. Но нет, никто руку не приложил, сама трава здесь растет.

Летом вокруг, считай, лес.

– И что мы у него забыли?

Харин промолчал. Напарнику хорошо, не холодно, видимо. Опять же курево душу греет, да и одет теплее. А вот он спросонья нацепил легкую, не по погоде, куртку – теперь мучайся.

– Начальство велело разобраться – вот и работаем. Осмотреть надо мастерскую, – все же выдавил Харин. – Рядом, получается, к парку почти относится. Может, и сам местный гений видел чего, слышал. Сам понимаешь, дело-то мутное…

Это вот да. Точнее и не скажешь: мутное. Третий труп в парке за неделю. Причем криминала по словам экспертов – ноль. Все трое чистый суицид. Ни пропавших вещей, ни следов борьбы, ничего. Даже телефоны у всех троих остались, по биллингу и нашли после заявлений о пропаже. Двое выбрали сочетание веревки с веткой (а, нет, пацан на ремне умудрился), но они-то мужики, крепыши и трудяги. А старушка вот вены вскрыла. Вены. Куском разбитого зеркальца из собственной косметички. В парке. Ночью, забравшись хрен знает куда в холмы правее центральной аллеи, где уже и не парк вовсе, а почти лес, хоть и негустой.

Мутное дело.

Вот от бабкиного… простите, тела новопреставленной Васильевой Марии Федоровны, тыща девятьсот тридцать… а, да не важно! Вот оттуда они и шли навестить скульптора. Не он один в длинном списке проживающих и работающих возле парка, но – сейчас на очереди.

Оба опера – курящий жеваную папиросу грузный Михеев и кажущийся совсем подростком (еще и яркая тонкая куртка) Харин – дальше шли молча. Конечно, умнее было бы добраться по дороге, сам скульптор так и делал: там расчищено, на машине подъехать можно. Но это крюк километра два. Сперва вернуться по центральной аллее к въезду, потом подняться до узкой улицы, словно нависающей над парком, а по ней уже пройтись минут пятнадцать. Либо так, как они – напрямик, по тропинкам, протоптанным неведомо чьими ногами.

Кого же черт несет в центральный парк в феврале по этим местам, лыжников, что ли?

Дорожка пошла на подъем между серых голых деревьев. Покроются листвой по весне, чаща будет. Идти стало сложнее, зато Харин согрелся. Давно выкинувший папиросу Михеев пыхтел сзади. Ничего, вон уже заборы видны крайних домов, где-то там и мастерская. Ограждение серьезное, на краю парка жить иначе никак: летом бомжи залезут, а зимой здесь, говорят, кабаны бродят. Зайдут во двор с голодухи, не подарок. Взроют все, что смогут.

– Долго еще? – сопя, спросил напарник.

Харин взмахнул папкой с протоколами:

– Вон, синий забор видишь? Из профнастила? Сказали, там.

– А соседи кто?

– Да тут типа как дачи, никто зимой постоянно не живет. Сам Развальский тоже в центре прописан, здесь только рабочее место. Тишина, прилив вдохновения, выпить-закусить…

Михеев только хрюкнул, не хуже кабана.

На расчищенной улочке остановились, потоптали ногами, стряхивая налипший снег. Харин удобнее перехватил папку. Ручку бы не посеять в этих странствиях, а то скульптора найти недолго, но записывать – чем?

Возле приметного синего забора была брошена старая «тойота». Неаккуратно, мордой в сугроб возле входа. Видимо, торопился творец, жгло его желание поскорее припасть к очередному шедевру. Или парковаться толком не умеет. Над крышей домика, на самом деле больше похожего на дачу, только украшенную сбоку странной приземистой пристройкой, дрожало марево горячего воздуха. Вон труба, из нее, да.

По всем признакам на месте господин Развальский.

Михеев расстегнул дубленку и сунул руку подмышку. То ли почесаться, то ли поправить кобуру, кто его знает. Харин смотрел на него с сомнением. Мужик, вроде, неплохой, не пьет, как многие, но сложновато с ним. С одной стороны, и претензий никаких, но пообщаешься – скользкий какой-то. Ненадежный. Впрочем, у всех свои тараканы. У Михеева еще терпимые – Разинович вон каждый день пьяный, не дай Бог с ним в паре работать, один перегар чего стоит.

Над улицей, сделав неожиданную петлю, шумно пролетела ворона. Черная, как душа самоубийцы, жирная. Каркнула и скрылась за крышами домиков. Пора было идти в гости к владельцу «тойоты».

«Ведьмаку заплатите чеканной монетой, уа-о-о!» зажурчало в кармане напарника.

Михеев вздрогнул, выдернул руку из меховых недр дубленки и двумя пальцами, едва не выронив, выцепил орущий телефон. Жена, наверное. Она ему каждый час названивает. Харин скривился и сплюнул в сторону, стой теперь, мерзни, пока особенно похожий сейчас на дрессированного медведя напарник не закончит трепаться. И был бы повод, еще понятно, а то: «Да, милая! Конечно, Риточка! Все куплю. Нет, не забуду».

Сам Харин был давно в разводе, что радовало. Хоть не звонит никто каждый час.

– Кончай бакланить! – сказал он Михееву, но тот только нервно дернул головой и продолжил односложно поддакивать в трубку.

Ладно, пока говорит, попробуем что-то в голове уложить.

Началось все неделю назад, нет, восемь дней уже. Студент местного лесотехнического, Артемов Кирилл, двадцать лет. Проводил девушку домой, родители ее свидетели и соседка мусор выносила, подтвердила. Проводил. Поцеловал на прощание, обещал написать ВКонтакте, как домой доберется. Тихий домашний парень, по всем отзывам. Не алкаш, не наркот, не бандит. Судя по биллингу трубки, от девушки, которая живет… ага, в Северном. А сам Кирилл? Юго–Западный, самый край. Маршрутка есть прямая, даже две, вторая только ходит реже. А парк, скажем честно, в стороне… Так вот, вышел от барышни, сел на совершенно ненужный по идее маршрут, поехал вообще в сторону левого берега, но не добрался. Вышел у парка и пошел туда, в самые заросли и сугробы. Снял ремень, сделал петельку и на кривой сосне… того. Покинул юдоль скорби. Он никому не звонил, у него восемнадцать пропущенных входящих, в основном от родителей. Девушка сообщения сыпала в соцсеть до ночи, потом сподобилась пару раз набрать и голосом. Безуспешно.

Почему именно он, почему именно так?